Спросить
Войти
О.Ф. Русакова*
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ СТРАТЕГИИ В СОВРЕМЕННЫХ ИСТОРИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ:
ШКОЛА «АННАЛОВ» И «НОВАЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ»
Конец XX столетия отмечен бурными методологическими дискуссиями среди историков, представляющих различные национальные школы и исследовательские направления. Для характеристики современной методологической ситуации в исторической науке важно определить, какие из существующих поисковых направлений имеют перспективный характер и способны сформулировать образ историографии нового столетия.
При рассмотрении, с одной стороны, наиболее авторитетных научных школ в современной исторической науке, а с другой стороны — наиболее спорных, дискуссионных и даже эпатажных мы пришли к выводу, что, по крайней мере, две исследовательские стратегии получат дальнейшее развитие в начале XXI в. Одна будет связана с исследовательской деятельностью той части научной общественности, которая в качестве методологического ориентира берет на вооружение программные установки, пожалуй, самой авторитетной среди историков разных стран школы «Анналов». Другая же, на наш взгляд, станет углубленно работать в режиме постмодернистской парадигмы и окажется логическим продолжением тех новаций, которые в настоящий момент осуществляются представителями так называемой «новой интеллектуальной истории».
Вот почему мы решили дать краткий анализ методологических стратегий именно этих двух исследовательских направлений в исторической науке. Знакомство с ними, смеем надеяться, будет интересно не только философам, интересующимся историей, но и историкам, желающим найти свой собственный методологический
* Русакова Ольга Фредовна — заведующая отделом философии ИФиП УрО РАН, доктор политических наук, профессор.
ориентир в научных поисках. Кроме того, те методологические поиски, о которых пойдет речь, характерны не только для исторической науки, но также для всего гуманитарного знания в целом.
Движение «Анналов» возникло как реакция на жесткую институционализацию общественных наук, разделившую знания об общественных процессах и структурах на экономику, политологию, социологию, антропологию, историю и т.д. «Анналисты» выступили против так называемой «комодной» системы писания истории: вот факты политические, вот — экономические, вот — литература и искусство, вот — промышленность и торговля. В верхнем ящике — политика: «внутренняя» — справа, «внешняя» — слева. Следующий ящик: в правом углу — «народные движения», в левом — «организация общества». «Власть» руководит и повелевает всем комодом1.
Основные усилия деятелей «Анналов» сосредоточивались на борьбе с разделением целостного знания на две взаимоисключающие эпистемологии: идеографическую и номотетическую. Поиски междисциплинарного синтеза, стягивающего различные предметные области исторического исследования в один универсально-объяснительный узел, стали главной, магистральной линией развития взглядов представителей этой крупнейшей исторической школы XX в.
На протяжении всей истории своего существования методологические идеи школы «Анналов» претерпевали определенные изменения. Изменялось и название журнала. С 1929 по 1938 г. он назывался «Анналы экономической и социальной истории» («Annales de l’histoire économique et sociale»). Его первый номер увидел свет в Страсбурге в 1929 г. Основателями и редакторами были Люсьен Февр (1878-1956) и Макс Блок (1886-1944).
С 1939 по 1941 г. журнал был переименован в «Анналы социальной истории» («Annales de l’histoire sociale»). В годы немецкой оккупации под редакцией Февра публикуются непериодические «Сбор-
ники по социальной истории». С 1946 г. журнал стал выходить под новым названием: «Анналы. Экономика. Общества. Цивилизации» («Annales. Economies. Sociétés. Civilisations»). Наконец, в 1994 г. появился новый подзаголовок: «История. Социальные науки». Эти изменения в названии журнала отражали поиски его руководителями наиболее адекватного выражения методологической программы, которую они провозглашали и стремились осуществить.
Историю «Анналов» принято делить на несколько периодов в соответствии с изменениями в руководстве журнала и сменами основных парадигм — принципиальных подходов, комплексов методов, определяющих программные установки «анналистов» на определенном этапе.
Период первых «Анналов» (1929-1956), по мнению Фернана Броделя, который принял на себя руководство журналом после кончины Л. Февра, связан с утверждением парадигмы «глобальной истории» или «тотальной истории», задачей которой является воспроизведение социальности в ее целостности и единстве. Коль скоро социальные явления могли быть поняты как комплексные, включающие и экономический, и психологический, и политический и т.д. факторы, то ни один из подходов не должен был исключаться или получать приоритет перед остальными. Чем многообразнее ракурс, тем глубже и содержательнее анализ.
Новые научные подходы, предложенные основателями «Анналов», предполагали освобождение истории от поклонения так называемым «трем идолам»: событийная история, биографическая история «героев», история как беспроблемное повествование.
К концу 20-х гг. данные жанры, казалось, исчерпали свои познавательные возможности. (Возврат «Анналов» к изучению событий и биографий произойдет в 70-е гг. уже на новой методологической основе).
В указанный период на страницах журнала происходит проработка оригинального плана обновления гуманитарного знания, который был положен в основу нового издания «Французской энциклопедии» (1932). Центральными задачами стали: преодоление барьеров между разными дисциплинами при изучении «тотальной истории»,
приоритет проблемных исторических исследований перед эмпиризмом и фактописанием («Мыслить проблемами!» — девиз «Анналов»), перемещение предметных областей исторического исследования с истории государственной жизни на историю повседневной жизни людей, историю массового сознания, историю человека во времени и в конкретных формах его бытия, введение категории «mentalites» или «ментальность» в качестве методологического инструментария, позволяющего осуществить междисциплинарный исторический синтез.
Ментальный подход уже в полной мере был применен в работе Блока «Короли-чудотворцы» (1924), где прослеживается возникновение и история веры населения Франции и Англии в чудодейственную силу своих монархов. Король обладал в глазах своих подданных чудесным даром, с помощью которого мог простым прикосновением исцелить больных. В данном исследовании анализируется широкий комплекс ментальных проблем: вера в сакральную природу королевской власти, убеждения в силе магии, коллективные представления, которые вплоть до начала XIX в. определяли отношения людей к своим монархам.
Программа изучения ментальных структур определенных исторических эпох надолго становится фирменным знаком школы «Анналов». Особенно большую роль в ее осуществлении сыграл Л. Февр. Февр стремился придать термину «ментальность» более конкретный характер. Для этого он ввел в употребление понятие «outillage mental», которое можно перевести как «психическая оснастка» или «умственная вооруженность». «Каждой цивилизации присущ собственный психологический аппарат... Он отвечает потребностям ранней эпохи и не предназначен ни для вечности, ни для человеческого рода вообще, ни даже для эволюции отдельной цивилизации», — отмечал Февр1.
Пафос всего творчества Февра — возвращение историческому знанию утраченного им гуманистического содержания. Духовно-психологический мир человека — вот что особенно волновало
Февра как ученого. Этому миру посвящено большинство его работ. Среди них: «Судьба: Мартин Лютер» (Ше declin: Martin Luther.P., 1928); «Ориген и Деперье, или Загадка Кимвала мира» (Origene et des Periers ou l’enigme du Cymbalum Mundi. P., 1942); «Вокруг Геп-тамерона, любовь священная и любовь мирская» (Autour de l’Heptameron, amour sacre, amour profane. P., 1944).
Наиболее известным и фундаментальным произведением Февра является «Проблема неверия в XVI веке: религия Рабле». (Le probleme de l’incroyance au XVI siecle: La religion de Rabelais. P., 1942). Самое интересное в этой книге, отмечает А. Гуревич, подход автора к изучению духовной жизни прошлого. «Именно в этом смысле книга Февра оказалась более всего плодотворной и новаторской. Она яркий документ истории исторической науки. Преподанные Февром уроки остаются поучительными и в наши
дни»1.
В своей книге о Рабле Февр приходит к важному выводу: историк, чтобы понять духовный мир человека, должен обнаружить те интеллектуальные процедуры, способы мировосприятия, архетипы сознания, которые были присущи людям более ранней эпохи и в которых они не отдавали себе ясного отчета, применяя их «автоматически», не задумываясь об их природе и содержании. Изучая «автоматизмы» сознания, можно пробиться к глубинным пластам, «подслушать» то, о чем люди «проговаривались» независимо от своей воли2.
В рамках первого периода методологической эволюции «Анналов» можно выделить «переходный этап», в течение которого осуществляется постепенная парадигмальная перестройка в исследовательских ориентациях. Данный этап начинается со времени освобождения Франции от гитлеровской оккупации и завершается уходом Февра с поста главного редактора журнала (1945-1956).
На этом этапе продолжается применение в исследовательской практике прежних парадигм, открытых на предыдущем этапе, но уже начинают проявляться новые черты, присущие так называемым «вторым «Анналам», когда происходит увлечение экономической историей, структурными и количественными методами исследования.
В этот период активизируется самостоятельная научная деятельность учеников Блока и Февра — Робера Мандру, Жоржа Дю-би и Фернана Броделя. В 1949 г. публикуется докторская диссертация Броделя «Средиземноморье и средиземноморский мир во время Филиппа II», которая имела большой успех. Работа Броделя стимулировала интерес историков к изучению экономических структур общества, экономической конъюнктуры. Термин «конъюнктура» (conjoncture) стал центральной категорией, характеризующей экономическую активность и систему факторов, определяющих экономическую структуру и эволюцию. «При всем том, — отмечает Жак Ревель в своей работе «История и социальные науки во Франции. На примере эволюции школы «Анналов», — приоритет экономики никогда не выливался в «экономизм». Формула «экономическая и социальная история» оставалась незыблемым ориентиром французской историографии на протяжении всего этого периода»1. Социальное рассматривалось как выражение определенных показателей экономической конъюнктуры. Социальное поведение объяснялось типом дохода и местом в процессе производства и обмена.
Во время переходного этапа эволюции школы «Анналов» наметились две основные тенденции, которые условно можно назвать сциентистским и ментальным направлениями. Сциентистская тенденция, связанная с именами Блока, Броделя, Лабруса, Шоню и др., ориентировала исторический поиск в сторону изучения процессуальноструктурных изменений большой длительности, когда возникает необходимость привлечения огромных корпусов источников, обработка
которых возможна только с помощью количественных методов точных наук. При этом духовная жизнь общества рассматривается как функция экономической и социальной истории. Жизненный мир человека выражается через процессуально-структурные параметры — циклы, конъюнктуры, тенденции, диффузии, влияния.
Другое — ментальное направление, начало которому положили Блок и Февр (Блок является зачинателем обоих направлений), а продолжателями стали Р. Мандру, Ж. Дюби, Ж. Ле Гофф, А. Дю-прон и др., в центр интересов историка ставит человека как творца и участника культуры, носителя цивилизационных черт. Весь умственный контекст эпохи — язык, обычаи, религиозность, искусство, магия, мораль и т.д. — рассматривается как смысловое содержание исторической активности людей.
Вторые «Анналы» (1956-1969) — это, по существу, броде-левский период, отмеченный доминантой сциентистской ориентации. Согласно И. Валлерстайну, акценты тогда были расставлены в точном соответствии с концепцией Ф. Броделя: история скорее не социальная, а экономическая; история, уделяющая основное внимание так называемому раннему Новому времени; история, опирающаяся на анализ изменяющихся социальных отношений; историография, которая «не исключала использования марксизма»1.
Теоретико-методологическим манифестом данного периода стала статья Броделя «История и общественные науки», опубликованная в «Анналах» в 1958 г. В этой статье Бродель выступает против предшествующих схем классификации наук, в частности против их деления на основе отнесения к методу идиогра-фическому и методу номотетическому. Он начинает с детального разбора ограниченности идиографического метода изучения событийной истории, а затем приступает к критике сторонников концепции «очень длительной временной протяженности», или
номотетического подхода к истории, к которым причислялись структуралисты во главе с Леви-Строссом1.
Эпистемологическое противоречие между концентрацией на событийной индивидуальности сторонников идиографического метода и изучением больших пространств и времени большой длительности представителями номотетического подхода Бродель предлагал разрешать посредством проведения параллельных исследований обоих видов: и медленно меняющихся структур большой длительности, и периодической смены конъюнктуры в пределах этих структур. Фактически это означало призыв к историкам исследовать знания, гипотезы, обобщения, предлагаемые представителями разных отечественных наук для организации своих исследований и интерпретации полученных данных.
Другим практическим выводом, вытекающим из предложенной Броделем методологии, был вывод о необходимости изучения истории одновременно в двух аспектах — с точки зрения как экономического и социального развития, так и жизни человека в ее повседневности. Иначе говоря, приветствовалась открытость историков в отношении всех общественных наук и типов истории — социально-экономи-ческой, географической, психологической, ментальной и т.д.
«Анналы», таким образом, ратовали за междисциплинарный подход. Однако на практике преобладающими во французской историографии стали исследования структуралистского характера.
«Соблазн структурализма» усилил методологические поиски в области научного инструментария исторических исследований. Увлечение историков структурализмом позволило расширить диалог социальных наук, способствовало конвергенции истории с антропологией, этнологией, лингвистикой, информатикой, психоанализом, семиотикой, этикой, культурологией. Под влиянием работ Леви-Стросса «анналисты» обратились к изучению структур сознания, характерных для «народных культур» прошлых эпох.
Структурализм, таким образом, способствовал интенсификации научных исследований в области истории ментальностей, увеличению числа изучаемых ею объектов.
Объектами специального изучения становятся чувство страха (Ж. Делюмо), вера в чистилище (Ж. Ле Гофф), любовь (Ж.-Л. Фланд-рен), брак (А. Бюргьер), насилие и честь (Н. И. Кастан), детство и семейная жизнь (Ф. Арьес), испытание смертью (Ф. Арьес, М. Во-вель, П. Шоню). Для истории ментальностей не существует никаких ограничений источниковой базы. Для нее все является источником — от классических текстов до завещаний, рассказывающих
о человеке перед лицом смерти, от благочестивых изображений до актов гражданского состояния.
Квантитативная история повлекла за собой перемену в самой концепции исторического труда. Вместо традиционной критики источников новая методология делала упор на формализацию источников и критериев их проверки. Иначе говоря, историки сформулировали обобщающие нормы экспериментального источниковедческого анализа. Как отмечал один из родоначальников квантитативного метода Франсуа Фюре (Фюре хотя и не входил в состав редакционного комитета «Анналов», но долгие годы был близок к плеяде историков, возглавлявших «Анналы»), «сегодняшний историк обязан преодолеть свою методологическую наивность, задуматься над тем, как именно выстроить то, что ему известно... Как все социальные науки, пусть, возможно, и с некоторым запозданием, история сегодня движется от имплицитного к эксплицитному»1.
Следующий этап в истории «Анналов» — «третьи Анналы» (1969-1989) — своими основными методологическими установками обязан прежде всего деятельности триумвирата, которому Бро-
дель в 1969 г. передал редакторство журнала, — Жаку Ле Гоффу, Эмманюэлю Ле Руа Ладюри и Марку Ферро. Новые программные установки «третьих Анналов» публично были провозглашены в двух коллективных работах: «Теория историков» (1973) и «Техника истории» (1974).
Среди новых направлений, оказавших значительное воздействие на формирование парадигмальных основ «третьих Анналов», необходимо прежде всего назвать историческую антропологию. Историческая антропология сложилась в первую очередь под влиянием трудов К. Леви-Стросса и Н. Элиаса. Одни историки заимствовали ее аналитический инструментарий, в особенности структуралистский анализ мифов. Данным путем пошли Ле Гофф, Ж. Вер-нан, П. Видаль-Наке, М. Агюлон. Другие заимствовали ее концептуально-тематический костяк: изучение семьи и родственных связей, языка тела и жестов, материальной культуры в ее разнообразных предметных формах.
«Новая историография» повернулась лицом к социокультурной тематике. Этот поворот стал хорошо заметен к середине 70-х гг. Резко увеличивается число публикаций, посвященных изучению фантазий, снов, празднеств и социальных представлений. Особенно важное значение приобрели история отношений между ученой и народной (фольклорной) культурой, история культурной практики (например, чтения книг и письма), история символов и символических обрядов.
Историческая антропология, опираясь на методологию структурного анализа, органично вобрала в себя парадигму истории ментальностей. Изучение ментальностей связывается с исследованием социальных структур общества. Центральным предметом исследования становятся различные картины мира, характерные для сознания и ценностных ориентаций той или иной социальной группы конкретной исторической эпохи. В этом плане весьма показателен сборник «Средневековый человек», изданный в 1987 г. Ж. Ле Гоффом, в котором 10 важнейших медиевистов Италии, Франции, Польши, СССР представили социокультурные портреты наиболее характерных человеческих типов эпохи средневековья: мо-
наха, рыцаря, крестьянина, горожанина, интеллектуала, художника, купца, святого, «маргинала»1.
«Антропологизация» предметов исторического исследования привела к новому взгляду «анналистов» на ранее игнорируемую политическую и событийную историю.
Возврат «Анналов» в 70-е гг. к историко-политической проблематике (проблемы символики власти и политического авторитета рассматривались еще М. Блоком в «Феодальном обществе» и в «Королях-чудотворцах») получил свое выражение в политической антропологии, в частности в работах группы французских историков, занявшихся изучением структур политической жизни в Древней Греции (Ж.-П. Вернан, П. Видаль-Наке и др.).
Возвращение к политической истории означало формирование нового подхода к рассмотрению событий. То или иное политическое событие, та или иная человеческая судьба служат своего рода призмой, в которой преломляются, с одной стороны, глубинные процессы, порождаемые структурами большой длительности, а с другой — сиюминутные, кратковременные тенденции, складывающиеся под влиянием исторической конъюнктуры. В итоге политическая история оборачивается историей политической культуры, а биографический анализ — историей социальных типов. Событие выступает как эпифеномен социальной структуры. Теоретическое обоснование указанного подхода было дано в 70-е гг. в работах Ж. Ле Гоффа и Ж. Дюби2.
стьян одной из пиренейских общин в средние века), имел большой успех у публики и стал бестселлером.
Феномен «Монтайю» продемонстрировал не только востребованность историописаний подобного рода, но также и научную эффективность нарратива, сочетающего традиционный метод повествования с добротно документированным исследованием. В работе Э. Ле Руа Ладюри тщательно прорисовываются мельчайшие подробности поведения героев «романа», дается литературная расшифровка материалов дознания инквизицией населения в Монтайю в течение десятилетий, повествующих о нарушениях веры в поведении еретиков.
Публикация «Монтайю» знаменовала собой не только восстановление в правах нарратива, но и смещение фокуса исторического исследования от макроистории, анализирующей крупные «неподвижные» структуры, к микроистории, т.е. истории малых сообществ и «маленьких» людей, повседневная жизнь которых выступает своеобразной исторической «монадой», в которой отражается специфика целой эпохи.
К концу 80-х гг. как внутри самих «Анналов», так и среди их оппонентов усиливаются критические настроения в отношении уже сложившихся в рамках школы методологических ориентаций. В 1988 г., когда споры вокруг и внутри «Анналов» достигли критической точки, редколлегия журнала выступила со статьей под названием «История и социальные науки: переломный этап?»1. В статье говорилось о кризисе «Анналов» как отражении общего кризиса социальных наук. По мнению авторов статьи, корни кризиса следует искать в утрате доверия исследователей к некоторым методологическим подходам. Среди таких подходов упоминаются марксизм, структурализм и клиометрия, которые, как отмечалось в редакционной статье, перестали выполнять свою структурирующую и интегрирующую роль.
Редакционная статья содержала определенную программу стратегических методологических исследований, которая предполагала концентрацию внимания на следующих кардинальных вопросах исторической эпистемологии:
- проблема тождества наших знаний о прошлом и реальности этого прошлого;
- пути понимания внутренней целостности изучаемых обществ;
- соотношение микро- и макроанализа в истории;
- методы познания путей социализации индивида;
- критерии доказательности в истории;
- специфика исторического факта;
- познавательная концепция исторического источника;
- смысл междисциплинарного синтеза;
- актуальные направления новых полидисциплинарных исследований.
Определив основной круг актуальных методологических проблем, редакция «Анналов» предложила их коллективное обсуждение.
Некоторые итоги широкомасштабной дискуссии были подведены в специальном выпуске «Анналов» (1989. № 6), в котором по существу был сформулирован методологический манифест будущих — четвертых — «Анналов».
Смена парадигм трактовалась «анналистами» как «критический поворот». По словам одного из авторов программного номера Р.Шартье (R.Chartier. Le Monde comme representation // Annales. E.S.C. 1989. № 6), она заключалась «в трех отказах».
ние локального своеобразия в большей мере, чем на поиск общих закономерностей. Возвращение к традициям дюргеймовской социологии.
В том же выпуске «Анналов» была опубликована статья Жан-Ива Гренье и Бернара Лепти под названием «Исторический эксперимент: К изучению опыта Э. Лабрусса», в которой высказывались предложения по изменению методологических ориентаций новых «Анналов». Они базировались на следующих двух принципах. Принцип первый: поскольку история принадлежит к социальным наукам, она содержит в себе методику, основанную на манипулировании и экспериментировании: достоверность ее высказываний поверяется практикой. Принцип второй: междисциплинарность есть явление культурного перевода (transfert culturel); обоюдные заимствования осуществляются на базе языков уже сложившихся дисциплин, забвение своеобразия которых опасно.
В соответствии с указанными принципами новая исследовательская программа «Анналов» должна была прежде всего сконцентрироваться на проблемах самоидентификации истории как научной дисциплины и изучении социальных связей совместно с другими социальными науками.
Такой методологический поворот получил свое символическое выражение в изменении подзаголовка журнала. Январский номер «Анналов» за 1994 г. вышел с подзаголовком «История, социальные науки» (вместо подзаголовка «Экономика, общества, цивилизации», существовавшего с 1946 г.).
Итак, к 1994 г. состоялся парадигмальный переход к новым — четвертым «Анналам», начавшийся еще в конце 80-х гг. По словам руководителя редколлегии журнала Ж.-И. Гренье, основные концептуально-методологические установки новых «Анналов» можно свести к следующим двум моментам. Первый касается определения исследуемых объектов. Понятия «открытие», «культура», «цены» становятся ныне объектами многочисленных сомнений. Будучи историческими фактами, сконструированными историками, они выступают в то же время как постоянно перерабатываемые участниками исторического процесса и самими историками понятия. Необходимо переосмысление категориального аппарата истории и дискурса исторического познания.
Второй момент касается рассмотрения времени, которое ныне становится полноправным объектом размышления. Ж.-И. Гренье подчеркивает ограниченность старых временных моделей, «уроки которых на сегодня исчерпаны». Он констатирует отказ от глобальных объяснительных моделей (марксистского или иного типа) в пользу более тонкого анализа, выявляющего сложные, часто непредсказуемые временные движения, определяющиеся самой историчностью происходящих процессов.
Гренье выступает за исключение детерминистского подхода при рассмотрении каких бы то ни было социальных процессов. Плодотворным он считает применение методов микроистории и новой исторической социологии к изучению политической, экономической или иной эволюции1.
Новое поколение редакторов «Анналов», как и его предшественники, продолжает придерживаться принципа «открытости» по отношению к новейшим методологическим веяниям в социальных науках. Отмечая сильное воздействие так называемого «лингвистического поворота» на многие общественные дисциплины, редколлегия «Анналов» в то же время считает, что на самом деле главный поворотный пункт современной методологии состоит в другом. Это — «исторический поворот», заключаю-
щийся в применении исторического подхода большинством социальных наук. В этой связи Б. Лепти приводит три примера. Первый касается антропологии. Сегодня история навязывает свои поправки структурированным отображениям мира. В антропологии то, что называют структурой, рассматривается как объект, имеющий историческую природу. Второй пример — социология. Здесь одна из последних моделей, согласно П. Бурдье, предполагает рассмотрение человеческих действий как серии последовательностей, в которой личность мобилизует приобретенные знания и функции для легитимации своего поведения в данной ситуации. В этой модели краткое время актуализации противопоставляется долгому времени идентификации через характерное поведение социальной группы (ГЬаЫ^) или через неравный доступ к собственности (марксизм). Эта модель позволяет описать, каким образом при развитии ситуации создается общественный строй, обеспечивающий продолжение отношений между людьми. Третий пример — экономика как наука. В экономике также были выработаны новые предложения в противовес господствующей теории, предполагавшей существование вневременного равновесия в лоне идеального конкурентного рынка. Эти предложения противопоставляют чисто логической темпоральности господствующих моделей историческое время (время технических новшеств, динамики организации, формирования норм), сотворенное социально и отмеченное необратимостью.
Приведенные примеры свидетельствуют о тенденции к включению диахронии в качестве объяснительного принципа при построении аналитических моделей социальности. Во главу угла ставятся прошлые состояния системы и современные условия их актуализации в действии. «...Эти модели заставляют ...по-новому взглянуть на общество и анализировать его как категорию социальной практики (это означает, к примеру, что у само-отождествлений или социальных отношений нет своей природы, а есть только практика применения). Эта прагматическая ориентация, естественно, приводит к пересмотру на новой основе хронологических моделей, выработанных нашей дисциплиной, и
временных режимов, приписываемых обществам вчерашнего и сегодняшнего дня»1.
В связи с новыми методологическими ориентирами в числе приоритетных направлений исследовательской практики анналистов оказались следующие:
- микроистория, отправным пунктом анализа которой выступает не социальный контекст, а своеобразие отдельных исторических персонажей (социальной группы или индивида), конкретика их социальных взаимосвязей, мотивов поведения2; некоторые историки-анналисты называют переход на позиции микроистории поворотом к изучению «прагматических ситуаций», в которых в каждый данный момент находились те или иные индивиды, или, сокращенно, «прагматическим поворотом»;
- «другая социальная история», предмет рассмотрения которой, по словам Бернара Лепти, одного из инициаторов ее разработки, — не совокупность «структур большой длительности» (экономических, идеологических, ментальных и т.д.), а социальная практика участвующих в социальных взаимодействиях лиц (acteurs). Общество предлагается изучать через прямое наблюдение над взаимодействием субъектов исторических процессов, которое складывается своеобразно в каждой «прагматической ситуации»3. Предполагается, что при подобном подходе глобальные структуры удается исследовать не абстрактно, но через их воздействие на субъектов, способных преобразовать эти импульсы в практические действия;
- «культуральная история», в центре внимания которой особые объекты — «семиофоры», сочетающие в себе элементы означающей их индивидуальной формы и формирующей их материальной функции. «Семиофоры» ориентируют исследователя
на то, чтобы соединить в историко-культуральном анализе изучение конкретно «видимого» и «невидимого», неповторимо образного и объективного, сиюминутного и предшествующего1. Неразделенность и сочлененность социального и культурального рассматривается как важнейшая особенность любого исторического объекта; каждая групповая культура анализируется с позиции ее культурных предпочтений, осознанной или неосознанной интерпретации собственного жизненного опыта; основным предметом историко-культурального исследования выступает «исторически прописанный ментальный опыт»2. При этом индивид рассматривается не как пассивный исполнитель групповых норм, а как активный их интерпретатор, участвующий в их изменении; в итоге детерминирующая роль группы сочетается с признанием определенной свободы индивидуального выбора, а историописание превращается в историю «мыслящего и действующего субъекта». Само формирование социальных групп, а также стратегия их поведения трактуется как функция от их самоидентификации, что выводит на передний план анализ культурных практик групп в различных конкретных ситуациях;
- «история политики», центральный предмет исследования которой — не политические кризисы, реформы, столкновения, а история политической культуры и тех культурных феноменов, которые определяют готовность людей подчиниться власти, терпеть политическое насилие или даже превозносить деспота. Особое внимание уделяется способам, формулам самопредъявления власти, ритуалам и политическим символам, представлениям о власти, свойственным разным микрогруппам, интерпретациям этих представлений в конкретной практике отдельных индивидов — другими словами, социокультурным способам властвования, типичным для того или иного периода прошлого.
Укоренившиеся в исторических традициях формулы «прочтения» власти (топосы) рассматриваются как средства культурного принуждения, высвобождение из-под которого возможно лишь для отдельных индивидов, способных реинтерпретировать эти формулы по-своему. Исследуя лингвистические топосы предъявления власти, их бытование и способы их интерпретаций, роль риторики господствующего класса для обеспечения необходимого имиджа и формулы его реинтерпретации, история политики создает новые эпистемологические возможности для понимания политической эволюции.
Во всех названных новых направлениях исторического исследования можно увидеть общие методологические моменты, которые сближают их между собой, формируя в перспективе новую методологическую целостность (таким образом, уже на новой основе сохраняется одна из центральных парадигмальных установок — установка на целостный анализ, присущая всем предшествующим ?
