Спросить
Войти
«Репрессированная архитектура» - история и проблематика изучения, судьбы архитекторов (Г.М.Людвиг, Л.Н.Мейльман)
Е.Г.Малиновская
Статья посвящена истории и специфике работы по теме репрессий в сфере архитектуры, сбору материалов, их популяризации и изучению (выставки, публикации, доклады региональных и международных конференций), предпринятые автором впервые в отечественной науке с начала 1980-х годов. Дан анализ основных направлений исследования, суммированного в готовящейся к изданию монографии. Серия статей из неё знакомит читателей с судьбами архитекторов, жертвами политического террора, среди которых оказались сотрудники Академии архитектуры Генрих Маврикиевич Людвиг и Лев Наумович Мейльман, ныне незаслуженно забытый.
"Repressed Architecture" - History and Problems of
Study, Fates of Architects (G.M. Ludwig, L.N. Mailman).
By E.G.Malinovskaya
The paper is about research, undertaken at the first time in the history of national science in 1980s by the author on collection, study and popularization of information about repressions in the field of architecture (from exhibitions, publications, reports of regional and international conferences). It gives an analysis of the main directions of the research which were summarized in a monograph prepared for publication. A series of articles from this monograph informs the readers about the fates of architects, victims of political terror in the middle of 20th century, such as G.M. Ludwig and L.N. Mailman from the Academy of Architecture, whose name is undeservedly forgotten.
В советской науке долгое время существовали теоретические схемы трактовки отдельных этапов развития советского зодчества, в которые не вписывались темы, связанные с тоталитаризмом. Между тем, очевидно, что без правды о своеобразных зонах умолчания - репрессиях - трудно объективно оценить историю отечественной архитектуры 1930-1950-х годов. Сооружения тех лет в 1960-е годы были обозначены
терминологически на уровне примеров украшательства. Позднее, утратив подобный ярлык, они воспринимались как данность (с указанием хронологических рамок) или же носили политизированное название «сталинская архитектура» без профессиональной расшифровки понятия.
После перестройки начал проявляться интерес к пересмотру событий той эпохи, но он затрагивал чисто творческие аспекты процессов формо- и стилеобразования. На поистине эпохальной конференции 1991 года большинство учёных поддержало идею выработать новые критерии анализа советской архитектуры, в особенности 1930-1950-х годов. Однако проблематика репрессий в контексте научной дискуссии по-прежнему не упоминалась. Лишь в 2000-е годы появились исследования темы репрессий (различного научного уровня) на материале концлагерей Севера, Сибири [1; 2; 3; 4]1. Они содержали информацию и о строительстве в этих регионах.
Вместе с тем начало работы по изучению проблемы политического террора в системе архитектуры датируется началом 1980-х годов. В советском архитектуроведении это стало первой попыткой по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий [5, с. 20-29]2. Специфика изучения данной проблемы в те годы состояла в уточнении авторства и хроники строительства соцгорода «Большая Алма-Ата». В конечном итоге это вылилось в длительную и масштабную поисковую работу. Пройти мимо подобной информации было просто невозможно. Все изыскания осуществлялись параллельно с разработкой круга основных научных тем3.
Введённая автором в научный оборот постановка вопроса по данной проблеме, собранные свидетельства получили апробацию на международных, региональных научных конференциях (Алма-Ата, Москва, Петербург, Варшава). Были подготовлены две выставки (1987, 1992), а также различные издания - каталоги, доклады, статьи, интервью, разделы моно1 См.: [4]. Издание - биографический словарь, где среди прочего есть сведения из архивов УВД, ФСБ региона и о репрессированных архитекторах, что особенно интересно в контексте рассматриваемой нами темы.
архитектурных школ ХХ века; методологии сохранения современного архитектурного наследия; теории и практике развития постсоветского искусства - тенденциям, художникам, галереям, арт-рынку.
графий. Это внесло свой вклад в работу по ликвидации лакун в архитектуроведении, способствовав восстановлению забытых имён, корректировке авторства и датировке объектов.
Это было непросто. В 1980-е годы совершенно отсутствовали сведения об архитекторах - жертвах репрессий. Период заключения был прочерком в биографиях. Тысячи погибших в лагерях, тюрьмах и доживавших в безвестности оказались незаслуженно забытыми. В архивах - государственных, Союза архитекторов, проектных организаций - не осталось ни малейшего следа их деятельности даже на уровне упоминания имён. Оправдала себя попытка разыскать информацию в профессиональных изданиях (газеты, журналы, каталоги), а также республиканской и городской периодической печати 1920-1930-х годов, благодаря постраничной проработке методом листажа в газетном фонде Ленинской библиотеки.
Был выявлен значительный объём уникального фактологического материала, относящегося к разыскиваемым личностям и хронике событий - обзоры, фото, проекты, конкурсы, сооружения. Газеты воссоздавали политическую и социокультурную атмосферу тех лет - просто гнетущую, -в контексте которой можно было визуализировать как само время, так и его героев, их палачей. Параллельно вёлся поиск архитекторов 1920-1950-х годов (ежемесячно рассылались десятки писем, чаще остававшихся без ответа, но в случае удачи - становилось возможным сравнить разные источники). С неимоверными сложностями, но некоторых удавалось найти. Беседы с тогда ещё живыми очевидцами - самими репрессированными, их близкими, коллегами - дали очень много. Поистине бесценны свидетельства, полученные из переписки, немногочисленных семейных документов, сохранившихся после арестов.
Что важно, все это делалось до открытия архивов КГБ, со слов жертв террора, их родных. Подобный фактологический материал, отсутствовавший в госархивах, обладал особой значимостью. В этом была не только единственная возможность на тот момент узнать правду, но и непреходящая живая нота в интонациях воспоминаний, не утратившая своей значимости вплоть до наших дней. Подобные жизнеописания, обладая наибольшей исторической убедительностью, позволяли создать канву жанра документалистики для другого аспекта подготовленной тогда монографии - нового взгляда на профессиональную составляющую текстов, непременный их атрибут, связанный с архитекторами и архитектурой.
По данным Фонда им. А.Д. Сахарова в СССР тема репрессий вышла из-под запрета в декабре 1989 года. В этом же году в архитектурном разделе выставки «Реквием. Документальные и художественные свидетельства времени» (ГМИ им. А. Кастеева, Алма-Аты, 1989)4 впервые были представлены материалы рассказывающие не только о судьбах
отдельных личностей, какими бы ни были волнующими эти материалы. Впервые в советском архитектуроведении была сказана правда о городах-новостройках в Казахстане, (в том числе в Алма-Ате), которые появились благодаря усилиям заключённых. Эта выставка стала первой в Советском Союзе, посвященной архитектуре. Данная область культуры оставалась на тот момент абсолютно не изученной.
Биографическая и откорректированная фактологическая информация (в сопоставлении с имеющимися трудами) постепенно формировала неизвестный аспект исследования культуры эпохи тоталитаризма. В дальнейшем круг проблем, связанных с темой репрессий в системе архитектуры, был расширен. Они касались уже не только судеб жертв террора, хотя собранные буквально по крохам, обнародованные сведения и документы, безусловно, очень ценны. Довольно быстро стало очевидно, что восстановление биографий для истории архитектуры, в отличие от изучения других сфер сталинского террора, явно недостаточно. Не устраивала и методика простого накопления фактологических данных. Практически сразу же обозначились критерии дальнейшей работы. Исследовательская концепция сформировала социокультурный принцип анализа, который представлялся наиболее оправданным.
Для одной из первых в стране научных конференций по истории репрессий была подготовлена серия докладов: «Социальные и этнокультурные последствия процесса «оседания кочевников» в Казахстане»; «Процесс Промпартии в казахстанской глубинке. Заговор строителей «Красной столицы» (Кзыл-Орда, 1928)»; «Репрессированная архитектура - сталинские новостройки, творчество и судьбы архитекторов, как одна из актуальных проблем переосмысления истории современной архитектуры»; «Вопросы источниковедения материалов по истории репрессий в архитектуре» [6, с. 5, 7, 10, 12.]. Учёные, профессиональное сообщество архитекторов были информированы о методологически новых аспектах исследования, неизвестных событиях в отечественной архитектуре. Озвученные материалы ужасали правдой о сталинских новостройках, промышленных посёлках. Долгие годы они воспринимались как данность советского зодчества, результат героических подвигов партийного призыва, добровольцев-комсомольцев, труда строителей-стахановцев.
Тема репрессий обладала в республике своей ярко выраженной спецификой. Вплоть до 1980-х годов оставался ложно трактованным процесс «оседания кочевников» как прогрессивный переход к земледелию. Казалось бы, что в данном случае может интересовать исследователя архитектуры? Но это был по-настоящему жесточайший социокультурный геноцид, разрушивший среду обитания номадов5. В контексте архитектурной темы были подвергнуты анализу
и опубликованы проекты типовых поселков-резерваций, разработанных партноменклатурой Госплана КАССР. Была и альтернатива - забытые футуристические проекты, объекты зарубежного, советского авангарда, трансформировавших принципы кочевых поселений и построек [7, с. 336 - 347.].
В 1992 году в Союзе архитекторов Казахстана была проведена выставка «Репрессированная архитектура»6.
Прошли годы, но свидетельства страшной эпохи, судьбы жертв репрессий по-прежнему не оставляют никого равнодушным. Они не должны были остаться безвестными материалами личного архива автора статьи, движимой ответственностью по отношению к исковерканным судьбам, свидетельствам тех страшных лет.
Все это: материалы о невинных жертвах террора, экспозиция выставки 1992 года, публикации - легло в основу книги [11]. Вводимые в научный оборот фото- и документальные, письменные и устные свидетельства времени (мемуары, переписка) связаны с архитекторами, волею судеб оказавшимися в Казахстане - по работе, находясь в лагерях и после освобождения. Географию событий обозначили также и биографии (места заключения, последующая деятельность), что выводило повествование, в случае необходимости, за пределы республики. Творчество и сами личности архитекторов Центра оставались долгие десятилетия безвестными, а их сооружения - либо анонимны, либо официально числятся за другими.
Проектное бюро ОСОБЛАГА - СТЕПЛАГА (Кенгир)
Лагерь «Степлаг», о котором идет речь в статье, был особым - каторжным, куда ссылали наиболее непокорных с самыми большими сроками: от 10 до 25 лет. Условия были подчеркнуто жёсткими и унизительными - заключённые имели личные номера на одежде как мишень (на лбу, коленях, груди).
Сооружения Джезказгана суровы и мрачны. На них печать времени. Ничего общего с прекрасными идеями проектировщиков, которые незадолго до того, в середине 1930-х годов прогнозировали, как оказалось, утопический вариант будущего этих мест [12; 13, с. 3]. Джезказган представлялся им городом-садом с домами, трансформировавшими объёмные и функциональные характеристики кочевых жилищ, органично вписанных в ландшафт (архитекторы А. Буров, М. Круглова, 1929).
Социалистическая реальность породила иную ситуацию обживания сурового края и архитектурную среду, далёкую от первоначального замысла. В связи с освоением залежей меди началось «заселение» степей лагерями. Первая волна - раскулаченные и заключённые по политическим статьям. В годы войны лагеря и поселки заполнили перемещенные народы: калмыки, чеченцы, ингуши, болгары, карачаевцы, немцы, крымские татары, греки. После 1945 года стали приходить эшелоны с так называемыми бандеровцами из при6 Тридцать четыре стенда, более 300 фото- и текстовых материалов (5 авт. л.).
соединённых западных районов - Прибалтики, Закарпатья. Много было реэмигрантов, переданных союзниками или прибывших добровольно. Движимые тоской по родине, они прямиком попадали в заключение.
Лагеря пополнили «победители» - солдаты, офицеры советской армии, проникнувшиеся духом свободы. Было немало тех, кто прошёл плен или имел родственников, побывавших в плену, а также партизаны, не сумевшие пройти проверки. После «чисток» 1948 года и по следам партийных постановлений в отношении творческих Союзов начала прибывать интеллигенция. Особую неприязнь власть испытывала по отношению к учёным с «непонятными» теориями - генетикам, биологам, физикам. Из них в лучшем случае формировали, как и до войны, шарашки, но могли отправить и на общие работы.
Кенгирский концлагерь был «богат» писательскими талантами, благодаря чему мы знаем не только о тяготах лагерного быта, но и о чувствах, мыслях узников, строивших город. В Джезказгане отбывали срок будущие казахстанцы - поэтесса Руфь Тамарина; поэт, прозаик, художник Ю.В. Грунин. Попали туда известный писатель А.И. Солженицын и его друг по Бутырке и шарашке Д.М. Панин (в романе «В круге первом» - Сологдин). После реабилитации Д.М. Панин эмигрировал во Францию7, где написал книгу воспоминаний о тюремных буднях казахстанских новостроек, которая считается исповедальной литературой, сравнимой с «Записками из «Мертвого дома» Ф.М. Достоевского [14].
Благодаря усилиям писателей, мемуарам учёных, прошедших через опыт пребывания в шарашках, эта сфера лагерной действительности постепенно стала известна. Найденные свидетельства позволили выявить новые для советской истории на начало 1990-х годов материалы о работе проектных отделений, то есть архитектурных шарашек. Они существовали в крупных лагерях. Не был исключением и Джезказган.
Безусловно, работа в проектном бюро в первую очередь была связана с нуждами лагеря: строили теплицы, бараки, вышки, военторг; административные здания разбросанных по степи лагпунктов. Кроме этого выполнялись небольшие заказы и для города Джезказгана - малые архитектурные формы, оформление парка.
Воспоминания Ю.В. Грунина позволяют представить атмосферу в проектном бюро, куда он попал: «...никто никого не подгонял в работе - здесь подобрались заключённые, забывавшие о том, что их труд подневолен. Сам по себе процесс мышления сосредоточивал жизнь на сиюминутном отрезке времени, фокусировал её на решении конкретно поставленной перед собой задачи. В рабочую секцию барака
приходили сразу же после завтрака, - не мешкая, приступали к работе. И без разных перекуров - до вызова в столовую на обед. С обеда, не заходя в жилую секцию, опять-таки на работу. Что это было - боязнь лишиться теплого места, боязнь попасть за зону, в шахту на изнуряющий физический труд? Конечно, и это тоже. Но прежде всего - желание остаться личностью, заниматься привычным своей натуре умственным творческим трудом, желание сохранить себя в этом обществе интеллектуалов. На ужин мы шли тогда, когда в зону возвращались бригады шахтёров. Но и после ужина не расходились, оставаясь за своими рабочими столами: находились какие-то свои занятия, как вид отдыха после работы» [15].
Свято сохранялись секреты лагерной жизни - на воле не подозревали о том, кто проектировал объекты. А среди авторов были и известные советские архитекторы, до заключения работавшие в Академии Архитектуры. Один из них - Генрих Маврикиевич Людвиг (14.10.1893, Польша, Лодзь - 10.07.1973, Черниговская обл., Украина)8. Учился в Варшавском политехническом институте; затем окончил с отличием Московское высшее техническое училище (руководители диплома Р.И. Клейн, А.В. Кузнецов, 1921) [16]. Натура увлекающаяся, он принял революцию с энтузиазмом. В 1918 году вступил в партию большевиков, участвовал в гражданской войне, был членом ревкома.
В 1930-е годы Г.М. Людвиг - профессор московских вузов и Военно-инженерной Академии РККА, ректор архитектурного института (1936-1937); был редактором журналов «Строительная промышленность» и «Архитектура за рубежом». Выполнил более 200 крупных проектов. Их отличал символизм форм, где конструктивно оригинальное решение определяло логику и практически скульптурное развитие внутренней структуры в пластике всего сооружения. Участвовал в реставрации усадеб «Останкино» и «Абрамцево», храма Василия Блаженного; а также в международном конкурсе, подготовив проект памятника-маяка Колумбу. По приглашению президента Турции построил крупные объекты в Анкаре: поместье и дворец Ататюрка; гостиницы, рынки, а также здания посольств (советского, Польши, Афганистана) (рис. 2). Стремился соединить мышление авангардного архитектора со строительными традициями Востока, которые перенёс в проекты советских зданий (форма зиккурата во Дворце Советов), а также террасные жилые структуры в проекте Дома отдыха науки и техники [18, с. 130-133].
Г.М. Людвиг был человеком поистине ренессансного диапазона, только одним из проявлений которого была архитектура. Он изучал коллекции и архитектуру Ватикана, публиковал статьи по культуре, мифологии; владел более
чем двадцатью языками, включая немало древних (латынь, греческий, готский, хеттский), которые не коллекционировал, но вдумчиво анализировал, чтобы понять закономерности истории и динамику мировой культуры. Преклонялся перед древними цивилизациями шумеров, хеттов, этрусков, изучал их, сравнивая языки и материальную культуру; всё свободное время посвящал исследованию клинописи, старых книг. Пребывание в Турции благоприятствовало его увлечению: он общался с археологами, посещал и зарисовывал развалины древних городов, храмов. Г.М. Людвиг был автором самых причудливых и разнообразных изобретений (сказалось техническое образование, полученное в юности). Даже находясь в заключении, он подготовил 17 разработок по перевооружению советской армии, которые остались невостребованными.
В 1937 году на Политбюро ЦК КПСС, где шло обсуждение проекта Дворца Советов, Г.М. Людвиг подверг критике объект, назвав его практически невыполнимым. Реакция Сталина была предсказуема. Это одна версия ареста. Согласно другой, жена архитектора, партработник, написала донос. Возможно, всё более прозаично - в 1937 году посадили в тюрьму почти всех сотрудников Академии архитектуры. Но как бы там ни было, 20 февраля 1938 года Г.М. Людвига арестовали. Официальное обвинение, предъявленное члену-корреспонденту Академии архитектуры - шпионаж в пользу трёх разведок (фашистских - Германии, Италии, а также Ватикана). Пройдя через зверские пытки во внутренней тюрьме Лубянки, а затем в Лефортовской тюрьме, он был осуждён на 10 лет и сослан в Волголаг (Рыбинск).
Рис. 1. Ю.В. Грунин. Портрет Г.М. Людвига. 1951 год. Карандаш
Рис. 2. Советское посольство в Анкаре. Архитектор Г.М. Людвиг. 1924 год: а) общий вид; б) планы первого и второго этажей
Двадцатилетний путь по лагерям Г.М. Людвиг начал с общих работ среди уголовников на строительстве канала Москва-Волга, а закончил на поселении в Караганде - без права выезда. Нестандартная личность во всех своих поступках и рассуждениях, в заключении он постоянно подвергался наказаниям, раздражая начальство и охранников внутренней свободой, независимостью мышления, далёкого от советских стандартов.
В 1942 году его вновь осудили на десять лет, отправив в Джезказганский лагерь. Там Г.М. Людвиг в свободное
Рис. 3. Дворец Советов. Конкурсный проект. Макет. Архитектор Г.М. Людвиг. 1931 год
время рисовал орнаменты разных народов, рассказывая об их символике и значении. В Кенгире не прерывал занятий и этимологией, используя любой клочок бумаги для записей и картотеки; любил раскрывать древние истоки имён товарищей, иногда обескураживая их. Увлеченно рассказывал о встречах с Лениным, Кагановичем, Сталиным, чему мало кто верил, учитывая его склонность к мифотворчеству по любому поводу.
В заключении люди раскрывались до конца. Там не сходили ни показная беспечность, ни фальшь чувств. В стихотворении 1953 года, посвященном Г.М. Людвигу, Ю.В. Грунин написал9: «Правда - одна, нет нескольких правд -Так говорят люди. Я не забуду - был горько прав Генрих Маврикиевич Людвиг. Словно загадывал он наперёд, Когда говорил себе в бороду белую Страшно не то, что Сталин умрёт, А то, что при этом возвысится Берия! Я друга такого едва ли найду, Профессор не дрогнул в годах этих лютых. Он вышел на волю в прошлом году -Старый лагерник Людвиг.
Друг мой ушёл, словно дверь приоткрыл И для моего ухода. Людвиг ушёл, а мне подарил Свое уцелевшее фото. С надписью. Может её не достоин я, Но ей, как признанию, радуюсь я: "Писатель не только свидетель истории, но и её судья".
Что делать, профессор, Мы все здесь свидетели. Свидетелей тоже легко посадить! И всё же мы встанем Мы, наши дети ли -И станем историю миром судить. На том стою на стыке дорог, Веря, что это будет. История наломала дров. Но мы ж не дрова, мы люди!»10.
Выпустили Г.М. Людвига из лагеря в 1952 году, слегка уменьшив срок. Помогло участие (естественно, анонимное) в конкурсе на проект атомного бомбоубежища - его разработка заняла первое место. Архитектора отправили на поселение в Караганду, чтобы закончить проект. Однако позже его положение оказалось критическим - не имел работы и жилья. Спас ситуацию И.И. Бреннер (сосланный из Москвы как этнический немец). Он привлёк архитектора как знатока орнаментов к оформлению карагандинского Дворца культуры горняков, где был автором проекта. Г.М. Людвиг выполнил эскизы декора, отдав дань казахскому орнаменту. Об этой работе архитектора автору статьи стало известно от бывших заключённых Карлага (в составе авторского коллектива его нет). Позже Г.М. Людвиг подготовил несколько самостоятельных крупных проектов - жилые дома в Караганде, а также объекты в Темиртау.
В Москву Г.М. Людвиг вернулся в 1959 году. Его реабилитировали, полностью вернув звания. Но время ушло, архитектор ничего более не выстроил выдающегося, хотя и принимал участие в конкурсе на проект Пантеона. Однако он завершил фундаментальный труд «Морфогенезис», подводящий итог многолетним исследованиям. Выводил закономерности символики архитектурных форм, обнаружив своеобразный алгоритм развития мирового зодчества, смены стилей разных эпох. Рукопись утрачена.
Г.М. Людвиг преподавал в Строгановском институте, оставив неизгладимый след в памяти студентов, поражая оригинальностью мышления11.
Имя другого заключенного, бывшего сотрудника Академии Архитектуры оставалось долгие годы безвестным. Это - Лев Наумович Мейльман (1900, Москва -1960, Балхаш). Ни о нём, ни о его работах не было ни строчки в книгах о советской архитектуре. Сбор сведений начался с переписки с его соавтором Г.Я. Мовчаном, который передал автору фото проектов и объектов, поделился воспоминаниями. Позже нашлись родные Л.Н. Мейльмана12.
Но рассказ стоит начать с происхождения архитектора, которое прояснит трагические обстоятельства его жизни. Отец Л.Н. Мейльмана, Наум Исаакович, получив диплом врача, женился на Елизавете Давидовне Бронштейн, сестре Льва Давидовича, революционера, известного под фамилией Троцкий. Семья Бронштейнов была очень богата. Дети получили прекрасное образование благодаря матери, придававшей этому большое значение. Елизавета Давидовна, окончив медицинскую школу, стала врачом-стоматологом, что в то время встречалось редко. Когда она в 1900 году родила первенца, то настояла назвать сына Львом в честь дяди.
Другая их сестра, Ольга Давидовна, также революционерка, была женой Л.Б. Каменева, соратника В.И. Ленина. В советское время Ольга Давидовна возглавляла ВОКС (Всесоюзное общество культурных связей с заграницей), обладая большими полномочиями, пока не начались гонения на Л.Д. Троцкого. Л.Н. Мейльман дружил с ее сыном Лютиком. Часто бывая в доме Каменевых, архитектор пользовался их великолепной библиотекой.
Л.Н. Мейльман получил разностороннее образование - музыка, изобразительное искусство; любил и знал литературу; говорил свободно на основных европейских языках, латыни. Эти подробности рассказала его вторая жена, Анна Александровна Касатикова, прояснив многое из биографии архитектора и клана Бронштейнов. Неожиданно, когда совершенно не осталось надежды, смогла ее найти.
Рис. 4. Лев Наумович Мейльман. Фото 1928 года
Но первоначальная информация о Л.Н. Мейльмане была получена от Геннадия Яковлевича Мовчана (1901-1998), доктора архитектуры, профессора, почётного члена Российской академии архитектуры, однокашника и друга. В 1921 году Л.Н. Мейльман поступил в известное своим свободомыслием Московское высшее техническое училище (МВТУ) на инженерно-строительный факультет. Получил превосходное образование. Наряду с техническими там преподавали курсы художественных дисциплин: историю искусства и архитектуры, живопись и рисунок, архитектурное проектирование. Педагоги были первоклассные - профессора В.А. Веснин и А.В. Кузнецов, который организовал авторскую группу по проектированию крупных научных институтов, что было новшеством. В 1930 году после ареста А.В. Кузнецова по процессу Промпартии факультет закрыли.
Л.Н. Мейльман участвовал в разработке комплексов ЦАГИ и ВЭИ (авторский коллектив под руководством А.В. Кузнецова, 1926-1928). Он подготовил самостоятельный проект самого крупного из корпусов ВЭИ (Всесоюзного электротехнического института, 1928). Фотографии сооружения обошли страницы зарубежной и отечественной прессы (журнал «СА», 1928) как один из первых примеров решения типологии вузовского здания. Преклоняясь перед Корбюзье, Л.Н. Мейльман с коллегами, как вспоминал Г.Я Мовчан, в практике строительства «сохраняли реалистичность в видении своих задач», воздерживаясь от футуристических крайностей. Учитывая профессиональные интересы молодого архитектора, лидер конструктивизма М.Я. Гинзбург пригласил друзей в свою проектную мастерскую при Моссовете, но работа ограничилась проектированием, время функциона-листской архитектуры ушло. Нереализованный проект здания Речного вокзала в Астрахани (1933) стал их первой попыткой обращения к мировому наследию в связи с провозглашенным официальным курсом на освоение классики.
Л.Н. Мейльман десять лет преподавал в Военно-строительной академии, а затем перешёл на должность старшего научного сотрудника Академии Архитектуры. В те годы он много и увлечённо путешествовал по стране, изучая народную архитектуру (Волга, Кавказ, Крым, Каргополь, Белое море).
В 1935 году И.С. Фридлянд (зять Г. Ягоды, возглавившего тогда НКВД), начальник архитектурной мастерской по строительству канала Москва-Волга, пригласил на работу Л.Н. Мейльмана и Г.Я. Мовчана. Архитекторы подготовили проект самого престижного объекта на канале - водного стадиона. Как говорил автору Г.Я. Мовчан, они отдали дань как конструктивизму, так и классике - римским термам, творчеству Брунеллески, Пал-ладио. Заложили фундамент громадного сооружения, но не хватило средств для реализации замысла. Начальство предложило переделать проект, уменьшив масштабы. Поэтому стадион открыли на год позже канала (1.05.1937)13.
Карьера Л.Н. Мейльмана развивалась успешно, но в его судьбу вмешалась политика. Вернемся к хроникам жизни клана Бронштейнов. Мать Л.Н. Мейльмана (Елизавета), сестра Л.Д. Троцкого, умерла в 1924 году в Крыму до начала репрессий в отношении их семьи. После высылки из страны в 1929 году Л.Д. Троцкого над его близкими, даже не связанными кровным родством с Львом Давидовичем, стали сгущаться тучи. Отец Л.Н. Мейльмана, как считали родные, был злонамеренно сбит машиной на полупустой московской улице в 1930 году. О.Д. Каменеву, сестру Л.Д. Троцкого, отправили в ссылку на пять лет (к тому времени её сыновей уже расстреляли). Потом её посадили в тюрьму, где через некоторое время казнили вместе с другими, наиболее значимыми для власти политзаключёнными: руководителями и членами дореволюционных партий (в частности, лидером левых эсеров М.С. Спиридоновой), личными врагами Сталина, жёнами командармов (знаменитый Орловский расстрел 153 человек в сентябре 1941 года).
В 1938 году Л.Н. Мейльмана среди оставшихся в живых родных Л.Д. Троцкого, выслали из Москвы в разные места, чтобы позднее расправиться с ними. Архитектор попал в Ульяновск. Красавица Зоя, его первая жена, в период следствия подала на развод и вышла замуж за офицера госбезопасности, который вёл дело архитектора. Помогала дознанию, предав мужа, шантажировала и оговаривала его. Со второй женой, А.А. Касатиковой их связывало близкое родство. Её отец, Александр Бронштейн, (расстрелян в 1938 году), был родным братом матери Л.Н. Мейльмана (соответственно и Л.Д. Троцкого). Когда А.А. Касатикова приехала в Ульяновск навестить архитектора, с которым была в давних дружеских отношениях, они решили пожениться.
В первые годы войны семью Л.Н. Мейльмана оставили в покое. Возникла иллюзия, что тяжелые времена миновали. Архитектор ещё мог ездить в Москву - Лев Наумович мечтал о продолжении научной деятельности в аспирантуре Академии архитектуры. Вёл переписку со своим руководителем академиком Весниным, решив изменить тему диссертации. Вместо проекта восстановления Смоленска он предложил исследовать деревянное зодчество Ульяновской области. Подготовил проекты (осуществлены) гостиницы, жилых домов автозавода; парка культуры (генплан, отдельные сооружения); преподавал в техникуме. Л.Н. Мейльман ощущал себя востребованным, хотя при его буквально энциклопедических знаниях смог реализовать себя крайне мало в заштатном городе.
В 1945 году вместе с пятьюдесятью членами семьи Л.Д. Троцкого всех возрастов Л.Н. Мейльмана арестовали «за шпионаж». Официально обвинение - фотографирование им якобы стратегических объектов. Первоначально семью (с сестрой жены, Матильдой, которая погибла в лагере) этапировали в тюрьму города Кустаная. А.А. Касатикову отправили на шесть лет в Читинский лагерь, где женщины-заключённые расщепляли слюду, стратегическое сырье для точных приборов. Анна Александровна показала автору коллективное фото, сделанное по
случаю победы над фашистами. Для этой фотографии начальство разрешило выдать заключенным со склада их одежду. Женщины запечатлены с модными причёсками, кокетливыми шляпками, в роскошных меховых манто - большинство попало в лагерь прямиком из Китая по процессу сотрудников КВЖД. Праздник продлился несколько минут только ради фото. Оно обескураживает, когда знаешь об обстоятельствах жизни его персонажей.
Л.Н. Мейльмана выслали на рудники - полиметаллический комбинат посёлка Риддер, а затем в Караганду, Красноярск. В Джезказгане после общих работ ему повезло попасть в проектное бюро. Там Л.Н. Мейльман неожиданно для себя встретился с Г.М. Людвигом. Судьба сводила их в жизни несколько раз и по разным поводам: в стенах МВТУ, на стройке канала Москва-Волга, где Г.М. Людвиг был на общих работах, а Л.Н. Мейльман осуществлял авторский надзор на строительстве Водного стадиона. И, наконец, уже на равных они оказались в проектном бюро страшного каторжного лагеря в Кенгире: «Лев Наумович Мейльман был тихим, ненавязчивым, осторожно ироничным и сдержанно остроумным. Архитектор до мозга костей, он казался фанатиком своей профессии. Что бы ни приходилось ему проектировать, он работал с полной отдачей. Белый лист ватмана постепенно становился серым от карандашной пыли, следов резинки и рукавов. От варианта к варианту проекции разрабатываемого объекта убеждали в своей оптимальности, какой-то гармоничностью, найден-ностью»14.
После Кенгирского восстания 16 мая 1954 года условия заключения ужесточились. Проектное бюро расформировали,
& См. указ. соч. Ю. Грунина.
так как сотрудники были очевидцами и жертвами кровавой расправы над восставшими, известной из книги А.И. Солженицына «Архипелаг Гулаг» [20, с. 262-306.].
Выйдя из лагеря, Л.Н. Мейльман отбывал ссылку в Балхаше, городе с тяжёлым, резко континентальным климатом пустыни. Он не смог найти применения своим знаниям. Ненадолго устроился инженером-конструктором УКСа на медеплавильном заводе. В 1956 году архитектор побывал в Москве, но вернуться обратно не разрешили по формальной причине - недостаток санитарных норм площади. Очень быстро усилилась сердечная болезнь, от которой Л.Н. Мейльман умер в 1960 году. Сыграло роль не только подорванное в лагерях здоровье, но и полная депрессия, неверие в дальнейшие перспективы жизни, о чем свидетельствуют письма родным.
А вот его супруга благополучно прожила ещё много лет. Мне удалось встретиться с ней в Москве, в районе Филёвской линии метро декабрьским вьюжным вечером 1992 года. За чашкой чая с прекрасным абрикосовым вареньем мы просматривали фото трёх поколений семьи Бронштейнов. Пройдя через десятилетия ссылок и лагерей, А.А. Касатикова не утратила жизнелюбия. Из-за родственных связей ей пришлось немало пострадать -не смогла завершить музыкальное образование в техникуме при Московской консерватории, теряла работу. Апофеозом был вызов к Л.П. Берии в конце 1930-х годов, предложившим съездить в гости к Л.Д. Троцкому, как А.А. Касатикова поняла, чтобы убить его. Делать это она не собиралась ни при каких условиях. Немало поволновалась, но о ней забыли, появились другие версии расправы с одним из главных врагов Сталина. Два покушения в 1940 году закончились гибелью Л.Д. Троцкого. Десятилетия страданий, ухода из жизни его многочисленных
Рис. 7. Здание Речного вокзала в Астрахани. Проект. Архитекторы Л.Н. Мейльман, Г.Я. Мовчан. 1933 год: а) фасад со стороны реки; б) фасад со стороны площади
Рис. 5. Электротехнический корпус ВЭИ. Архитектор Л.Н. Мейльман. 1928 год
Рис. 6. Первый справа Л.Н. Мейльман (первый справа) и Г.Я. Мовчан (второй справа) с коллегами по работе. Фото 1926 года
родных, личная и творческая трагедия Льва Наумовича Мейльмана довершают эту семейную эпопею.
2. Морозов, Н.А. ГУЛ
