Спросить
Войти
9. Bliev M.M. Rossiya i gortsy Bol&shogo Kavkaza. Na puti k tsivilizatsii [Russia and the mountaineers of the greater Caucasus. On the way to civilization]. Moscow, Mysl&, 2004, 877 p.
A. P. Yermolov in the Caucasus.]. In: General A.P. Ermolov i rossiysko-kavkazskie otnosheniya v 19 -nachale 20 veka [General A. P. Ermolov and the Russian-Caucasian relations in thq 19th - early of the 20th century.]. St. Petersburg, Publishing house of Journal. "Star", 2009, 128 p.
УДК 908
ГЕНЕЗИС ФРОНТИРНЫХ ИДЕНТИЧНОСТЕЙ В ЭПОХУ КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ
А.Т. Урушадзе
Трудно представить более сложную и тонкую материю, чем современная идентичность члена того или иного общества. Ее определение
Урушадзе Амиран Тариелович - кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной истории Института истории и международных отношений Южного федерального университета, 344000, r. Ростов-на-Дону, ул. Б. Садовая, 33, e-mail: urushadze85@mail.ru, т. 8(863)2184000.
носит чрезвычайно ситуативный характер и в каждом конкретном случае предопределяется целым набором факторов, значение которых может остаться скрытым для стоAmiran Urushadze - Southern Federal University, 33, Bolshaya Sadovaya Street, Rostov-on-Don, 344000, e-mail: urushadze85@mail.ru, tel. +7(863)2184000.
роннего наблюдателя. Подобная ситуативная, вариационная и даже дрейфующая идентичность широко распространена в национальных республиках Северного Кавказа. У жителей Кабардино-Балкарии, владеющих адыгэбзэ (кабардино-черкесский язык), определение этнической идентичности напрямую зависит от языка, на котором сформулирован вопрос. "Кто ты?" - на русском он вызовет ответ - "кабардинец", а после того же вопроса на адыгэбзэ последует отклик - "адыг"
Можно подумать, что подобное состояние дел на современном российском Северном Кавказе является ничем иным, как наследием советской национальной политики, призванной изжить национализм путем его искусственного конструирования и подхлестывания. Однако история формирования и развития подобных многовалентных идентичностей на Кавказе имеет существенно более глубокую историю. Этот процесс связан с приходом в регион Российской империи, с распространением здесь модерных институтов и практик, которые, соприкасаясь с незнакомой и в корне отличной социокультурной средой, не только преобразовывали последнюю, но и сами приобретали новые формы и содержание.
В эпоху Кавказской войны в крае сформировалась целая палитра фронтирных идентичностей: этническая, конфессиональная, профессиональная, корпоративная. Каждая из них имела собственные особенности проявления и воспроизводства, но всех их объединяли общие пространство и время. Иначе говоря, общий хронотоп кавказского фронтира.
Изучение различных метаморфоз идентичности в пространстве фронтира не имеет самостоятельной и устойчивой традиции. Но вместе с тем данная проблематика почти неизменно выступает одним из сюжетов в исследованиях, посвященных феномену пограничья [1]. В статье Д.И. Олейникова на основе мемуаров Мусы-паши Кундухова была предпринята попытка проанализировать особенности психологии русского офицера-горца [2], мировоззрение которого оказалось расколотым между долгом службы и зовом крови или этнической солидарностью. М. Ходарковский рассмотрел несколько примеров судьбы и службы русских офицеров и горцев, выполнявших роль посредников между имперской администрацией и горскими обществами [3]. Такая историографическая ситуация позволяет говорить о назревшей необходимости комплексного и обобщающего исследования особенностей складывания фрон-тирных идентичностей на Кавказе в первой половине - середине XIX столетия. В рамках одной публикации осуществить эту задачу невозможно, поэтому в предлагаемой читателю статье мы сосредоточимся на анализе пространственно-временных особенностей кавказского фронтира и попытаемся представить некоторые характеристики пограничных идентичностей "настоящих кавказцев" и офицеров-горцев на русской службе.
Пространство кавказского фронтира: земля и люди
Как и любое социокультурное явление, генезис идентичностей проходит в определенных условиях, которые в свою очередь формируются единством пространства и времени. Условиями формирования и дальнейшего развития исследуемого феномена фронтирных идентичностей были условия кавказского по-граничья, детерминированные особенностями пространства края и эпохой Кавказской войны.
Рассуждая о пространстве, необходимо, вслед за Ю. Остерхаммелем, принимать во внимание, что оно не только характеризуется природно-ландшафтными параметрами и их восприятием, но и представляет собой контактную арену различных культур / цивилизаций [4]. В географическом плане пространство Кавказа представляет собой естественную границу между Европой и Азией, образованную величественной горной грядой. Не случайно, что Кавказ в мусульманской картине мира - это "Каф", естественная граница обитаемого пространства, горная цепь, окружающая землю, "как перстень палец" [5].
Для русских солдат и офицеров, крестьян-переселенцев незнакомые и невиданные ранее природно-климатические условия стали основой развития представлений о Кавказе как об "иной" земле. При этом "инаковость" кавказского пространства со временем приобрела и символический характер. В одном из кавказских рассказов Л.Н. Толстого русский офицер - ротный командир Болхов, определяя мотивы выбора места службы, указывает на "престранное предание про Кавказ, будто это какая-то обетованная земля для всякого рода несчастных людей" [6].
Русский человек - это человек равнины, открытого простора. Резкая смена пространственной горизонтали (равнины) на пространственную вертикаль (горы) вызывала смешанные чувства восторга и страха. Именно горы стали символом Кавказа для русского человека в XIX веке и во многом остаются подобным символом и ныне [7]. "Радикальная смена рельефа", как отмечает Я.А. Гордин, "была не главной, но достаточно важной составляющей взаимоотношений русского человека и Кавказа" [8]. Прямое противопоставление равнины и гор нередко встречается в литературных произведениях современников кавказских событий. В стихотворении
A.С. Грибоедова "Хищники на Чегеме" привлекает внимание следующее четверостишие: "Двиньтесь узкою тропою! // Не в краю вы сел и нив. // Здесь стремнина, там обрыв, // Тут утес - берите с бою" [9].
Природно-климатические условия кавказского региона были не только предметом вдохновения русских поэтов, но и серьезным противником, едва ли не более опасным и непримиримым, чем отряды горцев-"герильерос"
B.И. Мочульский, служивший в 1834—1838 гг. на Кавказе и занимавшийся разведывательной деятельностью на территории имамата, среди причин затягивания Кавказской войны первой отмечал "препятствия природы" [10].
Условия ведения войны, особенности местного климата и ландшафта становились для русских войск на Кавказе непременной и неотделимой частью противной стороны. В одном из своих многочисленных трудов, посвященных войне на Кавказе, Д.А. Милютин писал о военных действиях здесь как о "покорении неприязненного края" [11].
Русской армии на Кавказе необходимо было приспосабливаться как к противнику, так и к природно-климатическим условиям театра войны. Уже к концу первой четверти XIX в. внешний вид солдат и офицеров Отдельного Кавказского корпуса (до 1820 г. -Отдельный Грузинский корпус) мало соответствовал уставным стандартам. Эмиссар Николая I полковник Ф.Ф. Бартоломей, инспектировавший кавказские войска императора в 1826 году, в своем рапорте отметил: "Люди не выправлены, не обучены, и только мундиры, изредка надеваемые (ходят здесь большей частью в разорванных шинелях, бурках, архалуках, в черкесских шапках и проч.), заставляют иногда догадываться, что это должны быть солдаты" [12, с. 226].
Кавказ проделывал с русскими солдатами тот же фокус, что и американский Дикий Запад с колонистами-фронтирсменами, которые расстались с "цивилизованными одеждами" и облачились в "охотничью куртку и мокасины" [13].
Если русские солдаты и офицеры облачались в более удобный и больше подходящий местным условиям костюм или его отдельные элементы, то в отрядах имама Шамиля с начала 1840-х годов начинают появляться командно-должностные звания и военные награды. Среди знаков отличия имели место: круглые и треугольные медали, серебряные эполеты и темляки, "полузвезды". Исследователи сходятся во мнении, что наградная система войск имама Шамиля развивалась под влиянием соответствующей практики русской армии [14].
Эти и другие взаимные заимствования материальных комплексов и их частей носили ограниченный характер. Параметры противостояния (ожесточенность, длительность) были заданы принципиальным антагонизмом двух различных символических метапрактик - модернизированной имперской и традиционной горской. Кавказская война стала войной взаимного непонимания [15]. Русской армии - европейскому механизму, основанному на точном и тотальном воспроизводстве дисциплинарных техник, противостояло ополчение горских социумов - военная организация, фундаментом которой были традиции предков, своеобразного горского рыцарства и агональный дух. Взаимодействие принципиально различных знаковых систем отмечено многочисленными трагическими случаями взаимного непонимания, следствием которых было ожесточение сторон и эскалация конфликта.
С проблемой отсутствия "общих правил игры" пришлось столкнуться и местной коронной администрации, которая в начале XIX в. не отличилась эффективностью. Чиновники, не понимающие местных языков, население, внезапно столкнувшееся с новыми и невиданными ранее порядками судопроизводства и управления, все это порождало крайнюю степень недоверия и отчужденности. Сложившееся положение лаконично описал главнокомандующий в Грузии П.Д. Цициа-нов (1803-1806): "Для них все ново, для нас все странно" [16].
Противоборствующие стороны были не только взаимно "другими", но и испытывали острый и столь же взаимный дефицит знаний друг о друге. "Проконсул Кавказа" А.П. Ермолов в первые годы своей службы на Кавказе не стеснялся признавать скудость собственных познаний о крае и его жителях. Так, в письме к М.С. Воронцову он писал: "Я в такой земле (на Кавказе - А. У), где незнакомые мне предметы, занятия, по роду для меня совсем новые, дают мне чувствовать недостатки моих способностей" [17].
Дефицит знаний преодолевался крайне медленно. Еще в 1848 г. газета "Кавказ", издававшаяся в Тифлисе - центре Кавказского наместничества, в передовице новогоднего выпуска, определяя содержание и важность собственной миссии, отмечала: "...край Кавказский так обширен, все части и все стороны его так мало известны, что могут представить много нового и любопытного не только для русских, но даже и для туземцев. И кроме того, газета издавалась сколько для тех, столько же и для других, исполняет двойное и весьма важное назначение: нас, русских знакомит она с любопытною богатою страною, о которой мы знаем, кажется, меньше, нежели об Америке, и с которою однако судьба связала нас неразрывными узами братства и общих выгод: между туземцами распространяет мало-помалу охоту к чтению и укореняет понятия более чистые, образ мыслей и взгляд более образованные" [18].
Взаимное незнание обрекало участников противостояния на изучение и переоценку друг друга в пространстве южнороссийского фронтира, в ходе контактов разнообразного типа: вооруженного столкновения, торговых операций, медицинской помощи, плена и суда. Результаты амальгамизации описанных различий и сближения "непохожостей" были бы невозможны без еще одного (наряду с пространством) фундаментального условия. Речь идет о времени Кавказской войны и его свойствах.
Время Кавказской войны
С материалистической точки зрения категория времени - не более чем фикция. Времени по сути нет. Существует лишь движение материи в пространстве, а все остальное - проблемы и следствия воображения. Движение материи в первой половине - середине XIX столетии не отличалось (по сегодняшним меркам) высокой скоростью. Нормативы скорости, установленные для российских ямщиков в 1824 г., составляли от восьми
верст в час осенью до двенадцати зимой. На преодоление российских просторов даже в экстремальных случаях тратилось изрядное количество времени. О вторжении Наполеона в Твери узнали только 10 июля, спустя месяц после форсирования Немана Великой армией 12 июня 1812 г.
"Кавказ от России далеко." - это замечание из письма князя Д.И. Святополка-Мир-ского, написанного в 1855 г. Кавказ не только воспринимался, но и являлся далекой, почти заморской периферией, по которой передвигаться было утомительно и опасно.
В начале XIX столетия о событиях, происходящих на Кавказе, мало что знали не только в столицах империи, но и в губерниях, непосредственно к нему примыкающих. Молодой А.Х. Бенкендорф, служивший на Кавказе вместе с будущим Кавказским наместником М.С. Воронцовым, 5 марта 1804 г. писал из Херсона: "На линии по крайней мере говорили о тамошнем крае, но здесь счастливые и беспечные малороссиянки едва знают, что войска наши в Грузии, а еще менее, что несчастный этот край окружен войною" [19]. О жизни на Кавказе образованная российская публика узнавала с большим опозданием, а дошедшие сведения часто бывали ошибочными. К середине XIX в. положение не изменилось. Жители внутренних губерний Российской империи по-прежнему имели о Кавказе самые смутные представления. В русские гарнизоны, расквартированные в крепостях и редутах многочисленных укрепленных линий, приходили письма с указанием таких адресов, как, например: "В крепость Новороссию, что в земле Горских народов, на Абазинских островах" [20, с. 166].
Периферийность региона (как и в случае с некоторыми другими окраинами Российской империи) имела не только пространственное, но и временное измерение. Оторванность Кавказа от остального тела империи искривляла течение времени. Гарнизоны укреплений, расположенных на Кавказской линии, лишь изредка получали "что-то в роде книг, а иногда и изорванный Инвалид, о котором уже давно забыли в России" [21, с. 101-102]. Новости внутренней и внешнеполитической жизни страны доходили до русских солдат и офицеров, служащих на Кавказе, самым причудливым образом: ". я помню, мы тогда только узнали о поездке Государя Императора
в Англию, когда прочли Высочайший приказ о производстве нашего знакомого, подписанный в Лондоне" [21, с. 101-102].
Если считать уместной метафору о Сибири XIX в. как о замороженном времени, которое остановило или притормозило движение огромного края [22, с. 229], то говоря о Кавказе, справедливо будет заметить, что местное течение времени (для русских солдат и чиновников) было погружено в духоту и скуку однообразия повседневной жизни. Безысходная скука, порождающая лень и праздность, - рефрен многочисленных записок, заметок и воспоминаний солдат и офицеров гарнизонной службы на Кавказе. Офицеры Отдельного Кавказского корпуса проводили долгие, жаркие дни, "шатаясь из одного угла в другой" в поисках "хоть какой-нибудь крохи для развлечения" [23].
Долгая и изнурительная гарнизонная служба быстро, а главное совершенно неожиданно сменялась продолжительными и еще более тягостными военными экспедициями в горы. Со временем в солдатской повседневной жизни на Кавказе были выработаны особые приметы времени. Барометром движения отрядов Кавказского корпуса служили сухари. Офицеры тщательно высчитывали количество завезенных в гарнизон сухарей: "... если привезено на три дня, то не миновать нам оставаться; если же на десять и более, то двинемся вперед" [23].
Кавказская война - один из самых затяжных военных конфликтов в истории. Это противостояние не имеет четких хронологических рамок. "Классическая" датировка Кавказской войны 1817-1864 гг. не раз обоснованно ставилась под сомнение и пересматривалась в сторону расширения [12, с. 22-36]. Но даже если принять концепцию "короткой Кавказской войны", то получается, что горцы и русские, служившие на Кавказе, находились в состоянии вооруженного противоборства почти половину века. Большая часть жизни многих из них протекала на фоне Кавказской войны, которая была и временем обоюдного узнавания, формирования и расширения каналов мирного общения. Как известно, война -это прежде всего ожидание обеда, выгодного обмена, новостей, походов, сражений, наград и повышений. Ожидание - одна из ключевых характеристик времени Кавказской войны. Петербург ожидал известий об окончательном покорении Кавказа, Тифлис не менее напряженно ждал новых подкреплений для перехода к решительным действиям, 40-летние поручики и 50-летние капитаны Отдельного Кавказского корпуса безнадежно ожидали производства в следующий чин, гвардейские офицеры-новички на Кавказе, начитавшиеся повестей А.А. Бестужева-Марлинского, ожидали героических подвигов и романтических приключений.
"Настоящий кавказец": формирование не воображаемого сообщества
В письме к А. Лопухину М.Ю. Лермонтов обещал другу: "Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетель." [24, с. 36]. Сдержать обещание поэту было не суждено. Прекрасный знаток особенностей края, изъездивший его вдоль и поперек - "от Кизляра до Тамани" - еще в первую свою ссылку, он не только участвовал в экспедициях регулярных войск, но и возглавлял полупартизанский отряд, состоявший из казаков и волонтеров. Писатель одним из первых зафиксировал появление на Кавказе особого сообщества людей, объединенных не государственными границами или верностью флагу, а образом жизни на фронтире империи. "Настоящий кавказец человек удивительный, достойный всякого уважения и участия" - отмечал М.Ю. Лермонтов в своем известном очерке "Кавказец" [25]. Это произведение М.Ю. Лермонтов писал специально для выходившего в 1841-1842 гг. альманаха физиологических очерков "Наши, списанные с натуры русскими", но оно не был напечатано по цензурным соображениям [26, с. 297-298].
К. Норимацу полагает, что лермонтовское описание "настоящего кавказца", который "есть существо полурусское, полуазиатское" и "вполне понял нравы и обычаи горцев, узнал по именам их богатырей, запомнил родословные главных семейств" - это "не что иное, как воплощение размывания границы между Россией и Азией" [26, с. 298]. Но "гибкость кавказца", позволяющая адаптироваться к новым условиям жизни, скорее свидетельствует не о размывании границ, а о деформации идентичности.
Движущей силой дрейфа самоидентификации ветеранов кавказской службы были как особенности региона и местной жизни,
описанные выше, так и эксклюзивные навыки и умения, приобретаемые на Кавказе и отличавшие "кавказцев" от новобранцев "из России". Уже в первые годы XIX столетия военные действия русской армии на Кавказе именовались "кавказским способом войны". А дальновидные офицеры, не знакомые с азами этого искусства, предпочитали, подобно графу де Рошешуару - участнику кубанской экспедиции генерала С.Г. Гангеблова 1809 года, "ни в чем не уклоняться от мудрых наставлений" опытных командиров [27].
Корпоративная идентичность "настоящих кавказцев" формировалась во многом на основе оппозиции "Россия - Кавказ", а образом "другого" служил офицер, временно прикомандированный к частям Кавказского корпуса. Таких армейских и гвардейских офицеров на Кавказе именовали "фазанами" и относились к ним с трудно скрываемой неприязнью. Новички, часто занимавшие высокие должности, своими неумелыми распоряжениями ставили под удар "коренных кавказцев", а кроме того, препятствовали карьерному продвижению ветеранов.
Новички в среде "кавказцев" были не только объектом неприязни, но и предметом иронии и даже насмешек. По прибытии в Ставрополь офицеры становились лакомой добычей для местных коммерсантов, которые "с особенным искусством продают самых тощих лошадей за настоящих карабахских, часто персидской породы, и на этом основании получают последние деньги с героев нашего времени" [21, с. 101].
Еще не добравшись до места службы, молодые офицеры уже оставались без необходимых денежных средств и вынуждены были оставаться на месте в ожидании передачи денег от родных. Настроения и ожидания, царившие среди новичков, саркастично описаны одним из современников: "Предаваясь пылкости своего воображения, каждый из юных героев не сомневается даже в том, что горские завалы падут ниц перед его храбростью, в вознаграждение которой они уже видят вдали светлое облако, рассыпающиеся над ними градом крестов" [21, с. 102].
В общении с новичками "настоящие кавказцы" символически демаркировали пространство Кавказа и России: "Да - продолжал он с улыбкою покровительства, с какою иногда говорят старые Кавказцы новичкам -вы все господа, приехавшие из России (курсив
мой - А. У), воображаете, что по нашим дорогам можно прогуливаться как по Невскому. Нет, докладую Вам, там будочники берегут вашу особу, а здесь надобно надеяться на собственные руки, на умение владеть оружием и никогда на проводников, негодяи при первом выстреле вас оставляют" [28].
Подчеркнутая дистанция в общении с "новичками из России" дополнялась особенностями коммуникации внутри сообщества "настоящих кавказцев". Отдельный Кавказский корпус славился беспрецедентной демократичностью отношений солдат и офицеров. Между собой они прежде всего были "сослуживцами" и только потом "подчиняющими" и "подчиняющимися" [29]. Групповая идентичность модифицировала формальные, уставные армейские порядки, выступая одновременно как маркер идентичности и механизм адаптации универсальных правил.
"Настоящего кавказца" отличали прагматизм и самостоятельность характера, проявлявшиеся в повседневной походной жизни. Солдаты экспедиционных отрядов, забирающихся в высокогорья и труднодоступные ущелья, не могли рассчитывать на обоз и услужливость маркитантов. Служба на Кавказе приучила их самостоятельно добывать все необходимое. Практичность "кавказца" особенно заметна на фоне бытовой беспомощности солдата-новичка: "Зимою в трескучий мороз, где-нибудь на горных возвышенностях Чечни, когда от холода зуб на зуб не попадает - кавказский солдат пришел на стоянку, составил ружья и не ждет ни расчета, ни приказания, чтобы сходить по воду, за соломой, за дровами, - скинул с плеч ранец - и чрез несколько минут уже тащит полено или хворост, котелок воды или вязку сена: постель, закуска и топливо у него готовы. Пока русских пришельцев (курсив мой - А.У.) соберут и укажут, где и как рубить, что брать в ауле, а чего не брать, кавказец уже закусил и соснул у костра. Когда же пришла очередь стать ему на часы, он встряхнулся и готов, да еще подсмеивается над новичками" [30, с. 376].
В.В. Лапин справедливо обратил внимание на высокую степень корпоративной конкуренции полков Отдельного Кавказского корпуса, которые сражались вместе десятилетиями: «Одним из мощных двигателей в Кавказской войне стала соревновательность между солдатами различных полков. Если накануне в бою отличались, например, апшеронцы,
то на следующий день куринцы, кабардинцы и навагинцы делали все возможное, чтобы "не поддаться"» [12, с. 285]. Добавим к этому, что корпоративная конкуренция солдат-"кавказцев" не замыкалась уровнем полка. Для "кавказского солдата" не менее важны были "честь и достоинство роты" [30, с. 376]. Указанные уровни корпоративности не мешали "настоящим кавказцам" чувствовать себя частью общего целого - Отдельного Кавказского корпуса. Об этом говорит то, что после реорганизации корпуса в Кавказскую армию (в 1857 г.) "старые кавказцы" предпочитали говорить, что служат в Отдельном Кавказском корпусе [31, с. 3]. Это не только прихоть или дань традиции. Образование Кавказской армии сопровождалось увеличением численности русских войск на Кавказе, небывалым наплывом новичков "из России". Этот "потоп" грозил размыванию сложившихся традиций, устоявшейся корпоративности. Использование старого наименования - Отдельный Кавказский корпус - было попыткой сохранения ускользающих традиций, а возможно, и своеобразным паролем, отделяющим "своего" от "чужого".
К характерным чертам солдата-"кавказца" необходимо отнести еще два важных качества. Необходимость противостоять не только горцам, но и природным, климатическим условиям Кавказа сделала солдата Кавказского корпуса настоящим тружеником, "с которым никогда не сравнится самый трудолюбивый поденщик" [30, с. 379]. Кроме участия в боях, солдаты разбирали завалы, строили мосты, наводили переправы в самых экстремальных условиях. Важной частью солдатской службы на Кавказе являлась и рубка леса, ставшая темой одного из рассказов Л.Н. Толстого.
Те же обстоятельства и особенности службы предопределили и легендарную неприхотливость "кавказских" солдат. Один из участников Лезгинской экспедиции 1857 г. отмечал: "Если бы люди могли гнить и уничтожаться от дождей так, как их платье, то отдельный корпус никогда бы не существовал" [30, с. 372]. В воспоминаниях о Дагестанском походе 1843 г. мемуарист писал, что, несмотря на все лишения и тяжелые условия похода, "идут не усталые ряды воинов, но бодрые и веселые, с пением, музыкой и вечными шуточками балагуров, которых всегда много между нашими Кавказскими солдатами" [31, с. 77].
Для офицеров-"кавказцев" знание местных языков, обычаев, ношение горской одежды или оружия было не просто внешним подражанием или романтическим увлечением, но способом выжить. Александр Пустогоро-дов - "настоящий кавказец", герой известного романа Е. Хамар-Дабанова "Проделки на Кавказе", на вопрос о причинах своего следования местным традициям и правилам жизни отвечал: "..что он в Азии уважает азиатские обычаи, и оттого изучил их" [32].
Условия войны на Кавказе трансформировали русскую армию почти до неузнаваемости. Отдельный Кавказский корпус стал самобытной субкультурой "настоящих кавказцев" - фронтирсменов южной окраины расширяющейся империи. Ветеран Кавказской войны князь Д.И. Святополк-Мирский в письме к Кавказскому наместнику Н.Н. Муравьеву, датированном 13 марта 1855 г., писал: "Кавказская война не есть война обыкновенная; Кавказское войско не есть войско, делающее кампанию: это скорее воинственный народ, создаваемый Россиею и противопоставленный воинственным народам Кавказа для защиты России. Такое положение дел не заведено никем, оно создалось силою обстоятельств, после многих неудачных попыток усмирения здешнего края" [33].
Особое чувство общности, выражавшееся в номинации "настоящий кавказец", являлось продуктом набора условий, в первую очередь природно-географических. Формирование и развитие товарищества "кавказцев" было локализовано территорией и хронологически ограничено эпохой Кавказской войны. Фронтирная идентичность данной группы оставалась актуальной только в рамках указанных места и времени.
Между долгом службы и чувством крови: горцы на службе Российской империи
Горцев, находившихся на службе Российской империи, испытывавшей почти постоянный кадровый дефицит, выделяло знание местных (кавказских) языков и обычаев. Немалую роль играло и то, что в глазах жителей края они обладали запасом доверия, а в некоторых случаях имели и определенный авторитет. Знания уроженцев Кавказа были востребованы империей, а те из них, кто благополучно проходил обучение в российских учебных заведениях, имели все шансы сделать успешную карьеру.
Горцы на русской службе не составляли особой корпорации, товарищества наподобие "настоящих кавказцев". Возвращаясь после обучения в имперских столицах на Кавказ, они оставались один на один с нравственной дилеммой или проблемой расколотой идентичности, связанными с их статусом русских офицеров или чиновников администрации и этническим происхождением, духовными связями с местом рождения. Другими словами, в некоторых случаях "кавказское происхождение" было не только обстоятельством, способствующим продвижению по службе, но становилось и предметом тяжелых морально-нравственных, психологических переживаний и сомнений. Сталкиваясь с внутренним конфликтом идентичностей долга службы и чувства солидарности, общности кровных уз, каждый из горцев преодолевал и переживал его самостоятельно.
Духовный или ментальный выбор в каждом таком отдельном случае зависел от множества факторов. Значительную роль играли: степень успешности карьеры, особенности отношений с сослуживцами и начальством, наличие/отсутствие устойчивых личных связей с членами горской оппозиции имперской власти, приверженность религиозным верованиям, в частности, исламу. Учитывая, что среди горцев на русской службе было немало представителей знатных, аристократических фамилий, немаловажным обстоятельством была и способность/возможность сохранить и преумножить на русской службе накопленный предыдущими поколениями семьи влияние, высокий социальный статус и уровень жизни.
Приобретение и потеря идентичности оказывали определяющее влияние на жизненные траектории горцев. Жизнь между двумя способами самоопределения требовала ежедневной манифестации тяжелого морально-нравственного выбора. Этим объясняются многочисленные примеры того, как офицеры-горцы, сделавшие вполне успешную карьеру на русской службе, совершенно неожиданно для окружающих оставляли ее, переходя на сторону сопротивляющихся Российской империи. За внешней неожиданностью, эмоциональностью подобного шага скрывался осознанный, но от этого не менее тяжелый процесс преодоления одной и выбора другой идентичности.
Мотивы, толкавшие офицеров-горцев на оставление службы, были различными.
Сделавший блестящую карьеру М.А. Кунду-хов, который в 1850-е годы в чине полковника занимал должности начальника Осетинского, а затем и Чеченского округов, а в 1860 г. произведенный в чин генерал-майора, осознал недостижимость гармоничного преобразования жизни соотечественников на новых началах. Судя по воспоминаниям М.А. Кундухова, поступательное развитие карьеры не приближало его к желаемому обновлению жизни соотечественников. Рефлексия приводит офицера-горца к неутешительному выводу о порочности, неудовлетворительности новой, имперской системы управления и организации жизни горцев на Кавказе [34]. Разочарование в службе, порожденное собственным бессилием что-либо изменить, сменяется ожесточением. М.А. Кундухов неожиданно для многих оставляет службу и в 1865 г. во главе пяти тысяч осетин переселяется в Турцию [35]. В Османской империи М.А. Кундухов получает титул паши, должность дивизионного генерала, и в русско-турецкой войне 1877-1878 гг. сражается уже против бывших сослуживцев.
Карьера Омар-бека Касымханова также развивалась вполне успешно. В 1855 г. он в чине подполковника служил помощником командира второго Конно-Мусульманского полка. Совершенно неожиданно для начальства 26 июня 1855 г. Омар-бек во главе небольшого отряда в 30 всадников того же полка бежал в турецкую крепость Карс [36]. Причиной этого поступка Омар-бека Касымханова стал остро переживаемый им недостаток материальных средств. Происходя из знатной шемахинской фамилии, Омар-бек был лишен богатого наследства. Его отец являлся последовательным противником России на Кавказе, не в силах продолжать свою борьбу, он вынужден был бежать в Персию. Сын (Омар-бек) получил образование в кадетском корпусе, но собственность отца была отписана в казну, а офицер-горец довольствовался лишь должностным окладом, на который содержал не только себя, но и свою многочисленную родню.
Некоторым горцам в ходе Кавказской войны удавалось сменить идентичность несколько раз, переходя с одной стороны на другую и обратно. Примером подобных "кульбитов" является жизнь Баты Шамурза-ева, который был известен на Кавказе также под именами Бататы, Бататия Мурзаева. Взятый на воспитание русским офицером, позже он был устроен на службу в Варшавский
конвой. После перевода на Кавказ Бата занимает должность переводчика при начальнике левого фланга Кавказской линии. Но вскоре Шамурзаев вступает в конфликт с сослуживцами и бежит к Шамилю. Для имама офицер-горец - настоящая находка. Бата владеет русским языком, прекрасно осведомлен о силах и возможностях русских отрядов, находящихся на Кавказской линии. Бата Шамурзаев выдвигается на первые роли в теократическом государстве имама Шамиля, становится наибом Большой Чечни. На волне успеха Шамур-заев начинает вести себя излишне самостоятельно, открыто фрондирует, чем и навлекает на себя гнев всесильного имама [37]. В 1850 г. Бата Шамурзаев был смещен с должности наиба. Честолюбивый горец решает в очередной раз круто поменять свою судьбу и осенью 1851 г. со всем своим многочисленным семейством покидает пределы имамата. Вновь оказавшись на русской службе, Шамурзаев оказывается крайне полезен коронной администрации в деле переселения, обустройства и защиты чеченцев, покидающих горные районы и выходящих на плоскость в 1852 - 1853 гг. Бата получает чин поручика, а после введения в Чечне системы военно-народного управления и должность Качкалыковского наиба.
Итоги
Описанный процесс формирования и развития некоторых фронтирных иден-тичностей происходил на относительно небольшой территории кавказского региона. В эпоху Кавказской войны это пространство стало ареной столкновения двух различных символических систем, а шире - столкновением модернизации с традицией. Одним из результатов этого явления стало появление пограничных типов самоидентификации. Фронтирная идентичность "настоящих кавказцев" - это идентичность корпорации, выработавшей особенные механизмы адаптации к враждебной среде. Дрейфующая идентичность офицеров-горцев - это проявление феномена "матрешки" идентичностей, смена которых нередко сопровождалась или обусловливалась диссоциативным бегством. Но и для "настоящих кавказцев" и для офицеров-горцев деформация идентичности -это прежде всего проявление воли к власти, для первых -власти над Кавказом, а для вторых - власти имперской, наиболее престижной и влиятельной, но долгое время остававшейся чужой в глазах автохтонного населения.
2. Олейников Д.И. Человек на разломе культур. Особенности психологии русского о?
