Блеск и нищета биоцентрической экологии: к 50-летию Римского клуба

ИСТОРИИ БУДУЩЕГО

А. П. НАЗАРЕТЯН

БЛЕСК И НИЩЕТА БИОЦЕНТРИЧЕСКОЙ ЭКОЛОГИИ: К 50-ЛЕТИЮ РИМСКОГО КЛУБА

Исследовательская и просветительская деятельность Римского клуба, образованного группой видных общественных деятелей и ученых в 1968 году, существенно повлияла на формирование экологического сознания в различных слоях западного общества. Вместе с тем в публикациях его приверженцев человечество неизменно представлялось только как инвазивный элемент биосферы, действующий вопреки «законам природы» и так неумолимо приближающий собственную гибель. Привычной установке следует и коллективный доклад, посвященный 50-летнему юбилею Клуба. В предлагаемом комментарии рассказано о концептуальных и практических издержках такой («биоцентрической») установки, по мнению автора, уже безнадежно устаревшей. Стержень экологической философии XXI века составляет концепция антропосферы - качественно более сложной системы, в которой человек становится творческим созидателем, а сознание - управляющим звеном. Соответственно, стратегическая перспектива эволюции видится не в восстановлении «естественных» кондиций, а, напротив, в углубляющейся и расширяющейся трансформации разумом природных процессов.

...И только по этой причине прекрасный лозунг экологов старой формации: «Мыслить глобально, действовать локально» - гуманисты дополнили встречным лозунгом: «Люби эколога, действующего локально, но бойся эколога, мыслящего глобально».

Якив Освитленный

Историческая психология и социология истории 1/2018 5-38 ВО!: 10.30884/&1рхУ2018.01.01

Человечество - «элемент» биосферы?

Пятидесятые - семидесятые годы прошлого века ознаменовались беспримерным по плотности сдвигом в социальном мышлении. Грозное словосочетание глобальный кризис первоначально несло в себе исключительно военно-политическую коннотацию: мир балансировал на грани ядерной катастрофы. Но о том, что уже к началу 1960-х годов ученые, а за ними и политики стали задумываться также над темами, которые сегодня можно отнести к сфере «экологии» (само слово еще оставалось узкоспециальным биологическим термином), свидетельствует один из прорывных документов эпохи - Договор о запрете ядерных испытаний в трех средах. Даже Франция и Китай, отказавшиеся его подписать, вынуждены были в последующие годы последовать его требованиям под давлением меняющихся общественных настроений.

Серия чудом сглаженных в 1960-х годах военно-политических обострений дала повод для надежды, что тотального конфликта удастся избежать. Но тревожный образ исторического тупика привил западной публике вкус к глобальному прогнозированию с явно пессимистическим оттенком: «А что будет, если Третьей мировой войны не будет?».

Идеи образованного в 1968 году Римского клуба были созвучны таким тревогам, и первые же доклады вызвали широкий резонанс в Западной Европе, Северной Америке, Восточной Азии, а позже и в СССР. Ключевой тезис был прост: человечество с его больными амбициями - только один из элементов биосферы, нарушивший законы единой системы, а потому рискующий быть отсеченным как чужеродный. Книги и статьи запестрили сравнениями цивилизации с «взбесившимся муравейником» и прочими садомазохистскими самооценками. Наиболее умеренной стала аллегория «Земля - космический корабль» с ограниченным запасом ресурсов на борту, которые неумолимо приближаются к исчерпанию. Шаблоны «общества потребления» разрушались настойчивыми указаниями на то, что при грядущем обнулении ресурсов даже миллионные капиталы не обеспечат удовлетворение минимальных жизненных нужд.

Первые доклады Римскому клубу, совпавшие по времени с обозначившимся нефтяным кризисом, послужили импульсом к переоценке ценностей линейного прогресса, а также к пересмотру технологических стратегий. В последующем было отмечено, что если

бы активность человечества оставалась такой же «экологически грязной», как в 1950-х годах, то в 1990-х жизнь на Земле стала бы невыносимой (Ефремов 2004).

Без сомнения, «биоцентрические» идеи и популяризаторская активность Клуба сыграли важную роль в успешном завершении ХХ века. Но скоро обнаружилась и оборотная сторона представления о человечестве как равноценном элементе биосферы. Прежде всего было обращено внимание на чрезмерную численность населения Земли, и пробудившийся призрак Мальтуса принялся бродить по миру. Концепции «устойчивого развития» (sustainable development) часто походили на врачебные рекомендации по продлению агонии обреченного пациента, причем акцент во многих версиях ставился на необходимости форсированной депопуляции.

«Аист обогнал плуг», - писал автор бестселлера «Демографическая бомба» П. Эрлих, призывая к «контрольному отстрелу аистов» вплоть до принудительной стерилизации индийцев, имеющих трех и более детей. Влиятельная американская газета посвятила целую полосу своеобразной «социальной рекламе». На странице помещена фотография младенца, а под ней текст: «Угроза миру» -и... подписи всемирно известных ученых. «Если человек угрожает природе, то надо уничтожить человека», - откровенничали экологи-экстремисты (цит. по: Кацура 2000: 153).

Насчет добровольной самоликвидации, принудительной стерилизации и «контрольного отстрела» господа, конечно, погорячились, но сам вывод о губительной перенаселенности планеты ставил на повестку дня оперативные вопросы: как, на сколько и кого следует сокращать? Уважающие себя аналитики не призывали к войне, а в ряде случаев даже оговаривали, что это средство «недостаточно эффективно». Поэтому в данном пункте концепции либо зияли красноречивые пустоты, либо авторы откровенно признавали проблему неразрешимой. Проекты, связанные с ростом образования и благосостояния в целях снижения рождаемости в Африке, Азии и Южной Америке, откладывали решение в долгий ящик, а ведь экологи предписывали радикальную и срочную депопуляцию. Горячие головы предлагали самые экзотические проекты. Например, биохимически регулировать пол зародышей так, чтобы мальчики и девочки рождались в соотношении 9 к 1 - тогда в следующем поколении рождаемость радикально уменьшится. Или подмешивать в пищу, в воду, даже распылять в воздухе вещества, многократно снижающие вероятность зачатия.

Казалось бы, при нерешенности первого, «технического» вопроса следующие два становятся пустыми абстракциями. Но как раз они вызвали острые противоречия.

Ученые труды, газетно-журнальные публикации и речи политиков наполнились различными вариантами идеи «золотого миллиарда». Приводились также расчеты, доказывающие необходимость десятикратного, стократного и даже шестисоткратного (!) уменьшения населения Земли.

За счет кого же? Поначалу само собой разумелось, что необходимо срочно сокращать бурно растущее население третьего мира. Но на местах нашлись доморощенные умники, которые, признавая важность депопуляционных мер, доказывали, что это касается соседей по планете, тогда как в их собственной стране соотношение населения и ресурсов «соответствует концепции "золотого миллиарда"».

Но и идеологически беспристрастные ученые испытывали неловкость от самой постановки вопроса о спасении планеты путем ее избирательного освобождения от «человеческого груза». В пику адептам экорасистских теорий были приведены расчеты, демонстрирующие, что средний гражданин США потребляет в 150 раз больше энергии, чем житель Боливии, Эфиопии или Бангладеш, и на протяжении жизни наносит в 280 раз больше ущерба природе, чем житель Чада или Гаити (Кеннеди 1997). Не следует ли из этого, что для сохранения ресурсов Земли целесообразнее было бы «избавить» ее от населения развитых стран?..

Все более противоречивыми становились и наиболее респектабельные произведения экологов-глобалистов. В первом и самом ярком докладе, представленном Римскому клубу в 1972 году (Ме-доуз и др. 1991), обстоятельно просчитано, через сколько десятилетий будут исчерпаны энергетические и прочие необходимые для человеческой жизнедеятельности ресурсы планеты при сохраняющемся росте потребления, и это сыграло неоценимую роль в экологическом просвещении государственных деятелей, предпринимателей и широкой публики. В 2004 году авторы опубликовали новую монографию, где исходные модели сопоставлены с реальным ходом событий (Медоуз и др. 2007). На сей раз она удивила логическими нестыковками.

Так, для начала было указано, что «в последний раз человечество находилось на уровне самоподдержания в 80-х годах ХХ века. В настоящее время мы за пределами на 20 %». В частности, «общемировое производство зерна больше не в состоянии поддерживать рост населения» (по сведениям из других источников, зерна производится так много, что для поддержания цены некоторые компании бессовестно перерабатывают его в этанол - но это к слову). Пока, правда, «понимание проблемы во всем мире удручающе слабое», но «примерно через 10 лет (т. е. в 2014 году. - А. Н.) последствия выхода за пределы будут уже хорошо заметны, а через 20 лет общество открыто признает факт выхода за пределы» (Ме-доуз и др. 2007: 18-28).

Впрочем, отчаиваться не стоит, так как «последствия выхода за пределы поправимы». Надо только «вернуть мир в область самоподдержания» (Там же: 19) и «резко уменьшить численность населения до уровней, которые способна выдержать окружающая среда» (Там же: 18). Однако «переход к устойчивому развитию должен быть естественным и постепенным», и на него «уйдут века» (Там же: 290). Действительно, если в каждой семье будут рождаться «не более двух детей» (Там же: 287), то потребуются века, чтобы население Земли сократилось до облюбованного миллиарда. Тем более что пока население продолжает расти.

Но откуда века в запасе у человечества, уже вышедшего далеко за пределы возможностей планеты и пока не догадывающегося об этом? И что это за пределы, которые допустимо пересекать и через века в них возвращаться? Не логичнее ли признать, что цивилизация окончательно катится в пропасть? Или речь все-таки идет о ситуативных ограничениях, которые зависят от ряда переменных параметров, и модель, принимающая эти переменные за константы, дает на выходе недостоверный прогноз?

Авторы обещали опубликовать последующие результаты в 2014 году, и было любопытно узнать, насколько же теперь перекрыта несущая способность планеты. В 2013 году, работая над первым изданием книги «Нелинейное будущее» (Назаретян 2017а), я смог списаться с руководителем коллектива профессором Д. Ме-доузом и узнал от него, что новой книги не будет; главная причина - картина вырисовывается слишком мрачная, точка невозврата пройдена и цивилизация необратимо соскальзывает в пропасть. На уточняющий вопрос профессор ответил, что не считает нашу переписку конфиденциальной, мнения своего не скрывает и не возражает против его обнародования, поскольку «все это уже не имеет значения».

Медоуз разочарован в неразумном человечестве, нимало не подвергая сомнению исходную модель. Но стоит принять за основу постулат о том, что человечество есть равноценный элемент биосферы, - и дальнейшие выводы следуют с неумолимостью арифмометра, прикрываемой более или менее застенчивыми оговорками. Не обойтись без намека на то, что «элемент» этот аномальный, что эффекты его активности исключительно деструктивны, и коль скоро люди не желают «жить по законам природы» (эта шальная формулировка десятилетиями кочует по экологическим текстам), им нет места на планете.

«По законам природы» - значит, биологически «некондиционные» младенцы, равно как больные, покалеченные и стареющие «особи», должны быстро погибать, а между «популяциями» должна вестись бескомпромиссная борьба за экологическую нишу. И, разумеется, нас должно быть несравненно меньше. Миллиард, сто, десять миллионов - все это полумеры. Например, С. П. Капица (1999), решительно возражая против такой постановки вопроса, рассчитал, что человечество превысило вместимость экологической ниши для животных соответствующего размера и типа питания на пять порядков величины. Так что, строго говоря, «по законам природы» количество одновременно живущих на Земле людей должно ограничиться десятками тысяч.

Поэтому, если говорить без обиняков, в биоцентрическом контексте люди выглядят таким же элементом биосферы, как раковые клетки - элементом пораженного ими организма. И когда агент Смит из культового фильма «Матрица» заявляет, что «человечество - раковая опухоль на теле планеты», это не пародия и не гротеск, а общее место.

Об отрезвляющей роли, какую сыграли их экстраполяционные модели, единомышленники Д. Медоуза скромно умалчивают, продолжая сетовать на непонятливое человечество, по существу лишенное ими всякой стратегической перспективы. Между тем предельные модели мальтузианского типа шли вразрез с реалиями развивающихся технологий и опровергались системными расчетами, учитывающими большее число параметров. Теория самоорганизации (синергетика) подсказала, что внешние пределы не заданы раз и навсегда, но опосредованы переменными факторами, которые, в свою очередь, определяют творческие возможности эволюции. Было показано, что в истории общества, а задолго до появления

людей в истории биосферы «пределы самоподдержания Земли» пересекались многократно и бесповоротно.

Наконец, геофизики обратили внимание на то, что появление человека застало «последние геологические секунды» умирающей биосферы. В последние 100 млн. лет вулканическая активность стареющей Земли снижается, а с ней сокращается наполнение атмосферы СО2 - источником репродуктивной способности биоты. Если бы было возможно «избавить» планету от людей вместе со всеми продуктами их деятельности (о чем грезят самые отчаянные экологи), репродуктивность биоты свелась бы к нулю через 34 млн. лет (Будыко 1975). Поскольку же запасы атомного, химического и биологического оружия, а также сырья, накопленного для опасных производств, «удалить» еще труднее, чем самих людей, то все это без профессионального пригляда непременно «рванет», что делает будущее биосферы без человека еще более плачевным...

Но приверженцы Римского клуба продолжают отстаивать примат биосферы и ее законов в социоприродных отношениях. Это отражено и в докладе, посвященном полувековому юбилею Клуба и выражающем его консолидированную позицию: кроме двух титульных авторов, в книге указаны 34 соавтора (Weizsaecker, Wijk-man 2018). Книга впечатляет обстоятельностью и многомерностью, даже ее заглавие построено на умышленной игре слов. Ключевое слово Come on! может быть переведено как «Вперед!». Лейтмотив предлагаемого комментария составляет попытка переставить акценты в вопросе о векторах развития: «"Вперед" - это куда?»

«Переосмысление» научных теорий

Работа Римского клуба была изначально ориентирована на коллективность, системность и междисциплинарность, но однозначная установка на биоцентризм практически исключила из числа его авторов профессиональных историков, антропологов и психологов. Поэтому предложенные модели, лишь мельком касаясь нелинейности эволюции и неуклонно возраставшей в прошлом роли ментальных факторов, соответственно, недооценивали паллиативное пространство будущего. Все это заметно и при знакомстве с юбилейным докладом.

Уже его отправной тезис удивляет пренебрежением к хрестоматийным фактам: человеческая цивилизация сформировалась в условиях «пустого мира», т. е. мира неограниченных ресурсов; только теперь мир впервые стал «полным» и его ресурсы приходят

к исчерпанию (Weizsaecker, Wijkman 2018: 9-11 и далее). Ни минуты не сомневаюсь, что уважаемым ученым знакомы факты, приведенные в следующем разделе данного комментария. Но они по традиции игнорируют то, что никак не согласуется с их постулатами, и тем самым исключают вопрос об исторических прецедентах, а соответственно, об общих механизмах обострения и разрешения эволюционных кризисов, в том числе глобальных. Иначе бы векторы и сценарии будущего виделись несколько иначе.

Авторы отмечают, что в нашу эпоху деятельность человека стала определяющей для планеты, и приводят наглядные иллюстрации. Например, сегодня 97 % массы позвоночных на Земле приходится на людей и скот и лишь 3 % составляют все остальные - от летучих мышей до слонов (Ibid.: 16). Поскольку же это обстоятельство приводится вкупе с подъемом авторитаризма и фундаментализма, глобальным потеплением и угрозой ядерного конфликта, читатель должен понять, что растущее влияние человека - тенденция сугубо негативная.

Легко узнается «левая» риторика про 800 млн. голодающих. Достоверность таких расчетов у многих аналитиков вызывает сомнение (см., например: Майло 2011), но дело даже не в числах. Во-первых, рассмотрев ситуацию в исторической динамике, мы убеждаемся, что всего пару столетий назад, когда на Земле жило в 9-10 раз меньше людей, почти все они подвергались регулярной угрозе голода, и еще в середине ХХ века «голодом» называли недоступность продуктов питания, а не его «несбалансированный рацион», как это часто понимают теперь. Во-вторых, голод сегодня чаще всего обусловлен не отсутствием пищи, а трудностями ее доставки - из-за войны, блокады, коррупции и т. д. Здесь, как и в ряде других случаев, речь идет о вчерашних дефицитах.

Но, поскольку наряду с сотнями миллионов голодающих людей 2 млрд. человек страдают от избыточного веса, такое несправедливое мироустройство дает основание для суровой критики капитализма, его финансовых структур и критериев. Стандартный набор филиппик в адрес рыночного хозяйства представлен как развенчание «устаревшей философии» (Weizsaecker, Wijkman 2018: 63 и далее), ориентирующей на конкуренцию и прибыль и построенной на неверном истолковании наследия великих английских мыслителей.

Историкам науки будет любопытно проследить, как Адам Смит под пером авторов уподобился социалисту, а Чарльз Дарвин оказался приверженцем ограничения конкуренции и защиты слабых

видов. Заметим, хотя Смит начинал карьеру как моралист, суть его учения в том, что общественной пользе служит ориентация на личный интерес: «невидимая рука рынка» самостоятельно выстраивает человеческие отношения по критериям справедливости, а корректирующее вмешательство общества или государства способно только нарушить этот механизм. Еще более странной выглядит трактовка Дарвина в духе современной политкорректности.

Известно, что на раннем этапе творчества Ч. Дарвин следовал теории Ж. Б. Ламарка, согласно которой в вездесущей конкуренции побеждают самые крупные и сильные особи. Но бурно развивавшаяся палеонтология давала все больше поводов к сомнению: например, птеродактиль явно крупнее воробья. Под давлением фактов Дарвин готов был отказаться от эволюционной теории (это было не последним его разочарованием), однако вовремя познакомился с трудами Г. Спенсера, где использован более тонкий фактор конкуренции -приспособленность. Акцент на выживании наиболее приспособленного (the fittest) сделал теорию более устойчивой к критике.

Наверное, даже удачно вышло, что ни сам Дарвин, ни кто-либо из его современников не заметили образовавшегося в итоге логического круга: критерием выживания объявлена приспособленность, а критерием приспособленности - выживание. То, что коренной порок Дарвиновой теории был замечен лишь спустя десятилетия, в XIX веке спасло эволюционное мировоззрение.

Едва ли можно было найти более успешное концептуальное решение, пока не сформировались наука генетика, общая и кибернетическая теория систем, системная экология и теория самоорганизации. Новое синтетическое видение естественного отбора сделало понятнее жизнеспособность новых видов на начальной стадии адаптации и эволюционную востребованность «слабовредных мутаций». Но оригинальные тексты Дарвина полны свидетельств того, насколько чужды ему ссылки на ограничение конкуренции или защиту слабых. Великий эволюционист не только не наделял естественный отбор какими-либо сентиментальными сдержками, но и не предполагал вмешательства культуры в этот жестокий закон. Приведу только один характерный пассаж.

Объясняя, почему не удается обнаружить переходные формы между обезьяной и человеком, Ч. Дарвин ссылался на последовательное истребление отстающих популяций прогрессивными и безоговорочно распространял тот же механизм на современное ему общество: в ближайшие столетия «цивилизованные человеческие

расы почти наверное уничтожат и вытеснят в целом мире дикие расы» (Дарвин 1953: 266). Под первыми он подразумевал «кавказское племя», т. е. европеоидов, а под вторыми - африканцев, австралийцев и т. д.

О том, что авторы доклада вольно обращаются и с концепциями современных ученых, могу судить опять же по хорошо знакомым мне сюжетам. Так, развенчивая «заносчивый оптимизм» технологов, они однозначно привязывают идею грядущей «Сингулярности» к закону Мура и соглашаются с экспертами, считающими, что действие последнего ограничится 2020-2025 годами (Weizsaecker, Wijkman 2018: 48).

Напомню, закон Мура - эмпирическое обобщение, сформулированное в 1965 году: емкость элементарного блока памяти (соответственно, скорость переработки информации) ЭВМ удваивается со средним периодом в 18 месяцев. Когда и как иссякнет эта тенденция, вопрос спорный, и можно сослаться на других компетентных экспертов, связывающих дальнейший экспоненциальный рост с квантовыми компьютерами и прочими инновациями (Ladd et al. 2010; Каку 2012; Панов 2014). Но дело в том, что прогнозируемая Сингулярность имеет косвенное отношение к закону Мура.

Сингулярностью в математике называют точку на гиперболической кривой, в которой значение функции превращается в бесконечность. Применительно к исторической перспективе это понятие впервые использовал выдающийся математик Дж. фон Нейман: «Все ускоряющийся прогресс технологий и непрекращающиеся изменения в жизни людей. очевидно, приближают историю нашего вида к какой-то фундаментальной сингулярности, после которой знакомый нам человеческий мир не может продолжиться» (цит. по: Eden et al. 2012: 4). Это было сказано в 1950-х годах, когда не было известно ни об обобщениях Г. Мура, ни о позднейших расчетах, показавших, что ускорение эволюционных процессов продолжается в строго логарифмическом режиме уже миллиарды лет. Одним из аналитиков, проведших такие расчеты, был программист Р. Курцвейл, прогноз которого авторы и свели к закону Мура. Хотя надо признать, что Курцвейл дал повод для непонимания, не проведя отчетливых различий между эволюционной и «технологической» Сингулярностью.

К этой теме мы далее вернемся, а пока отметим, что в докладе предлагается многосторонняя программа социалистического переустройства путем взаимных договоров, просвещения и убеждения.

Сократить рождаемость, обеспечить баланс между мужчинами и женщинами, между общим благом и индивидуальной автономией -все это само собой. «Новая философия» видится в освобождении гуманизма от антропоцентризма и объединении науки с религией. «Прогресс» не следует считать самоценным, экономика должна стремиться к устойчивости, а не к росту, к общему благу, а не к частной выгоде; в итоге на смену эксклюзивному владению придет модель услуги и взаимного использования.

Каждый элемент программы, долженствующей привести к планетарной гармонии, заслуживает особого обсуждения экономистами и социологами. Но вот беда: прогрессивные изменения и в истории биосферы, и в истории общества происходили не по чьему-либо желанию - это всегда был системный выбор меньшего из зол. Альтернативой в каждом случае становились более или менее стремительная деградация и саморазрушение, но и «прогресс», со своей стороны, оплачивался тяжелыми жертвами и потерями. В наше время чувствительный индикатор, позволяющий отличать научный прогноз от очередной утопии, - полнота представления цены, какую придется заплатить за успешное решение той или иной кардинальной проблемы.

Эволюционные кризисы и их последствия

И в жизни природы, и в жизни общества действительно бывают периоды, когда мир, по терминологии обсуждаемого доклада, можно назвать «пустым» для конкретной популяции, вида, социума и даже биоты в целом. Применительно к локальным ценозам это описано простым колебательным контуром «волки - зайцы» (модель Лотки - Вольтерра). С сокращением популяции волков из-за бескормицы увеличивается популяция зайцев, так что для выживших волков наступает пищевое раздолье. Длится оно недолго, так как рост волчьего поголовья ведет к истощению потенциальной добычи - и мир опять становится «полным». Устойчивость экосистемы обеспечивается многообразием трофических переплетений, причем каждая популяция регулярно переживает кризисы, которые чаще всего разрешаются по обычной модели.

Сразу заметим, ресурсное изобилие обеспечивает линейную экспансию (популяции, вида, экосистемы или социума) и не требует качественных изменений. Последние становятся востребованными в кризисных фазах, когда естественно возобновимые ресурсы, включая территории для миграции, близки к исчерпанию.

В ряде случаев такие кризисы принимали глобальный характер - по реальному масштабу или по эволюционному значению - и оборачивались драматическими скачками в планетарной эволюции. Драматическими - потому что перестройки в каждом случае сопровождались интенсивным вымиранием доминировавших популяций (до появления человека с лица Земли исчезли более 99 % существовавших видов), а в последующем и разрушением социумов. Кратко обозначу переломные фазы в истории биосферы и затем общества по книге «Нелинейное будущее» (Назаретян 2017а), опустив детали и подробную библиографию.

Согласно палеонтологической летописи, первый в истории Земли глобальный кризис, спровоцированный не внешними факторами (космические, геологические катаклизмы и т. д.), а собственной активностью биоты, случился 1,5 млрд. лет назад. Биота была представлена преимущественно циа-нобактериями, анаэробными фотосинтезирующими прокариотами, отходы жизнедеятельности которых - свободный кислород - на протяжении 2,5 млрд. лет раннепротерозойской эры накапливался в атмосфере планеты. В итоге атмосфера приобрела столь выраженное окислительное свойство, что стала губительной для основного носителя жизни - и началась массовая гибель цианобактерий.

Далее, как подсказывают модели синергетики, могло начаться стремительное разрушение примитивной биосферы или «зависание» системы по схеме колебательного контура между атомным составом атмосферы и численностью микроорганизмов. Но реальные события развивались по иному сценарию. К тому времени успели сформироваться простейшие аэробные организмы (поглощающие кислород и выделяющие углекислый газ), для которых теперь сложились благоприятные условия. Начав быстро размножаться, они приобрели ведущую роль в развитии жизни, и радикально усложнившаяся биосфера достигла устойчивости на более высоком уровне неравновесия с физической средой.

Заметим, первые аэробы формировались вследствие «слабовредных мутаций» и, по-видимому, не играли заметной роли в раннем протерозое, составив то, что в синергетике называется избыточным разнообразием. Если система в период экстенсивного роста достаточно «либеральна», чтобы допустить сохранение актуально бесполезных элементов и вариантов поведения, то в кризисной фазе из них черпается резерв для эффективной перестройки

с достижением новой устойчивости. Таковыми и стали аэробы, обеспечившие неопротерозойскую революцию.

Фазовые переходы в последующей истории биосферы реализовались по сходной причинно-следственной модели. Долгое время палеонтологи ориентировались только на поиск внешних по отношению к биосфере причин массового вымирания видов: падение метеоритов, извержение вулканов или колебание климата, но такие объяснения часто не выдерживали критики. Кроме того, выяснилось, что кризисы и катастрофы экзогенного происхождения исключают качественное усложнение, и сам факт прогрессивного развития системы после катастрофических событий свидетельствует о том, что они были спровоцированы исчерпанием резервов линейного роста. С экстенсивным развитием прежние антиэнтропийные механизмы, сделавшись чересчур затратными, оборачивались своей противоположностью - угрозой катастрофического роста энтропии. Такая причинная последовательность названа правилом отсроченной дисфункции.

Аргументом против экзогенного объяснения глобальных кризисов, катастроф и фазовых переходов стали также расчеты, проведенные независимо учеными Австралии, России и США, показавшие, что временные интервалы между такими событиями в истории Земли закономерно сокращались (см. далее). На протяжении 4 млрд. лет на планете дрейфовали континенты, сдвигались магнитные полюса, чередовались ледниковые и межледниковые эпохи, извергались мощные вулканы и падали крупные метеориты - а переломы в эволюции следовали, как по расписанию! Даже появление Homo sapiens с его «свободой воли» и вечными сумасбродствами не нарушило строгую последовательность.

Между тем американский антрополог Э. Уилсон неслучайно назвал человека эволюционной химерой. Уже 2,5 млн. лет назад первые представители рода Homo принялись усердно «нарушать законы природы». Прежде всего, научившись искусственно заострять галечные отщепы (чопперы) и крошить ими друг другу черепа, они нарушили этологический баланс между естественной вооруженностью и инстинктивным торможением внутривидовой агрессии, обеспечивающий жизнеспособность популяций. Мощные орудия убийства в сочетании с психологией безоружного от природы животного («голубь с ястребиным клювом») обрекали молодой вид на самоистребление.

Каким образом популяции Homo habilis удалось выжить и начать новый, орудийный виток планетарной эволюции - отдельная и очень увлекательная тема. Здесь важнее то, что дальнейший антропогенез отчетливо ориентирован на удаление от естества: образ жизни и тело человеческих предков все менее отвечали биологической сообразности. Органы пищеварения теряли способность переваривать сырое мясо, ослабевал защитный волосяной покров, дополнительные проблемы создавала непропорционально большая голова, а бипедия не только замедляла передвижение, но и, углубив расположение матки, сделала деторождение беспримерно тяжелым и опасным для жизни матери. Столь «противоестественный» вектор эволюции мог быть задан не адаптацией к природе, а бескомпромиссной конкуренцией за уникальную экологическую нишу. Отстающие по орудийным возможностям, качествам памяти и оперативного прогнозирования, внутригрупповых отношений и коммуникативных способностей были обречены на гибель под давлением уже не природной, а прасоциальной среды. В итоге образовалась пропасть между высшими животными и человеком, подобной которой мы не находим на прежних стадиях эволюции: между живым и неживым веществом, растениями и животными, одноклеточными и многоклеточными организмами сохраняются переходные формы.

Первый антропогенный экологический кризис глобального масштаба произошел на исходе верхнего палеолита, около 10 тыс. лет назад. Согласованные историко-демогра-фические таблицы указывают, что население Земли достигло 7,5 млн. человек, и все они вели присваивающее хозяйство. Для стабильного пропитания одного охотника-собирателя требуется в среднем территория 15-20 км2; сопоставив этот показатель с доступной территорией планеты, мы убеждаемся, что даже количественно она была близка к истощению. Но в действительности ситуация складывалась еще хуже. Развившаяся к тому времени «охотничья автоматика» - ловчие ямы, копьеметалки, луки со стрелами - повлекла за собой чудовищный «перепромысел» (overkill). Археологические данные демонстрируют, что число уничтожаемых животных явно превосходило питательные потребности. За последние тысячелетия палеолита исчезли многие породы и виды мегафауны.

Попытки объяснить экологическую катастрофу потеплением на границе между плейстоценом и голоценом опровергаются целым рядом сегодня уже бесспорных фактов. Так, все эти виды прежде успешно пережили не менее двадцати глобальных климатических циклов. К тому же, например, в Америке их вымирание предшествовало изменению климата, а на острове Врангеля мамонты жили еще 4 тыс. лет назад, пока туда не добрались первые люди. Безудержная активность искусных охотников, не привыкших думать об отдаленных последствиях, стремительно превращала естественно возобновимые ресурсы в невозобновимые, а искусственно производить их люди еще не умели. Население Земли в результате кризиса заметно сократилось.

Здесь в очередной раз напрашивается сценарий «зависания» эволюции по модели Лотки - Вольтерра. Но творческим решением, радикально изменившим ход событий, стал переход к оседлому земледелию и скотоводству. Считается, что в палеолите ритуальные практики типа закапывания лучших зерен в качестве жертвоприношения или приручения животных оставались уделом жрецов, не играя хозяйственной роли («избыточное разнообразие»), но в результате кризиса периферийные виды деятельности сделались ведущими. Так было обеспечено новое качество социоприродных, а с ними и межгрупповых отношений: с образованием многоплеменных сообществ (вождеств) люди, по замечанию антрополога Дж. Даймонда, «впервые в истории научились регулярно встречать незнакомцев, не пытаясь их убить».

Неолитическая революция увеличила несущую способность территорий в десятки, сотни, а с развитием ирригационного земледелия - в тысячи раз. А главное, «впервые вступив в сотрудничество с природой» (Г. Чайлд), люди начали формировать экосистемы качественно нового типа, где управляющим элементом становилось сознание. Они выдавливали за пределы своего мира «вредных» животных и «сорные» растения, устанавливая иные зависимости иерархического управления. Согласно общесистемному закону иерархических компенсаций, рост совокупного разнообразия обеспечивается унификацией несущих подсистем. Агроцено-зы неолита, сокращая видовое разнообразие и наращивая сложность системных связей, послужили зародышами будущей глобальной системы, которую ученые ХХ века называли пневматосферой (сферой духа), ноосферой (сферой разума) или более нейтральным термином - антропосфера.

С тех пор удельный вес ментальной составляющей в причинных цепях неуклонно возрастал. Соответственно, кризисы и катастрофы все чаще провоцировались не внешними по отношению к человеческой деятельности обстоятельствами, а диспропорциями в развитии общественного сознания. Анализ конкретных эпизодов и его результаты обобщены в модели техно-гуманитарного баланса: чем выше мощь производственных и боевых технологий, тем более совершенные регуляторы необходимы для внутренней устойчивости системы.

Новые технологические возможности делали мир временно «пустым», т. е. ресурсы начинали казаться неисчерпаемыми. Это вызывало эйфорию, ощущение вседозволенности и безнаказанности - предкризисный синдром, сопровождавший агрессивное вторжение в окружающую среду, что рано или поздно исчерпывало природные или человеческие ресурсы. В итоге социумы, не сумевшие обуздать возросшую мощь технологий, подрывали природные и/или организационные основы собственного существования и последовательно отсеивались из эволюционного процесса. Продолжали же историю те, которым удавалось своевременно привести качество культурно-психологических регуляторов в соответствие с обретенным инструментальным потенциалом. Адаптация к новым технологиям превращала самые разрушительные из них в жизне-сберегающий фактор, так что в длительной исторической ретроспективе прослеживается парадоксальный факт, подтвержденный независимыми расчетами: с ростом убойной мощи оружия и демографической плотности коэффициент кровопролитности общества (отношение среднего числа убийств в единицу времени к численности населения) нелинейно, но последовательно сокращался. В современных обществах западного типа этот показатель на несколько порядков величины уступает даже самым миролюбивым из племен охотников-собирателей.

Антропогенные кризисы сопровождали жизнь общества на всех континентах и на разных этапах истории. Они редко дос?