Спросить
Войти
гова считает, что критика Н.И. Кареева в процессе «Академического дела» была вызвана его специализацией, историей Французской революции, «одного из наиболее ангажированных сюжетов исторической науки того времени» (с. 56). Н.И. Кареев написал открытое протестное письмо президенту АН СССР А.П. Карпинскому, но никакого ответа не последовало. 18 февраля 1931 г. Н.И. Кареев скончался.
Е.А. Долгова пишет, что возраст и научная репутация Н. И. Кареева, его авторитет и международная известность, все то, что входит в понятие «символический статус» ученого, до середины 1920-х годов давали ему определенный иммунитет от гонений и репрессий. Постепенное ослабление статуса автор объясняет естественным процессом смены поколений, тем, что работы историка по теории и методологии истории теряли свою актуальность, а политически ангажированная школа Н.М. Лукина оттесняла его и в области основной специализации - истории Французской революции.
Вторая часть книги, более 400 страниц, представляет собой публикации документов из архивов Москвы и Санкт-Петербурга (НИОР РГБ, ОР РНБ, АРАН, СПФ АРАН и др.). Материалы скомпонованы в несколько разделов: 1) «Ученый и война» (документы периода Первой мировой войны; 2) «Издательская деятельность Н.И. Кареева» охватывает период с 1914 по 1931 г.; 3) «В высшей школе» - документы о педагогической работе ученого; 4) «В Академии наук»; 5) «Повседневность ученого» - разнородные материалы о повседневной жизни и условиях работы Н.И. Кареева, его социальном статусе, жилищных условиях, финансовых делах; 6) «Среди коллег» - публикация Записных книжек ученого 19251931 гг.; 7) Краткие автобиографические заметки Н.И. Кареева, отрывки из воспоминаний о нем его внуков и близких друзей.
Ю.В. Дунаева
ДРЕВНИЙ МИР
ARNASON J.P. Exploring the Greek needle&s eye: Civilizational and political transformations // The Greek polis and the invention of democracy: A politico-cultural transformation and its interpretations / Ed. by Arnason J.P., Raaflaub K.A., Wagner P. - Maiden (MA): Wiley-Black-well, 2013. - P. 21-46.
Статья профессора университета в Мельбурне (Австралия) Йохана П. Арнасона, название которой навеяно выражением Кристиана Мейера о Древней Греции как об «игольном ушке мировой истории», посвящена проблеме трансформации греческого политического и социокультурного пространства в архаический период. Представленные в ней аргументы, как отмечает сам автор, лучше всего понимать как вариацию на тему «возникновение политики», рассматриваемую в широком контексте социального и культурного творчества, отнюдь не сводимого к простому движению в направлении когнитивной рациональности.
Разумеется, пишет Й.П. Арнасон, нет оснований считать, что никакой специфической политической сферы не существовало до греческого прорыва. Политическая сфера, отмечает он, представлена там, где четко выраженная власть, т.е. установление правил неким центром, участвует в институционализации человеческих обществ, и эта категория, следовательно, древнее, чем исторические цивилизации. Политика же представляет собой такую совокупность действий и институтов, когда альтернативные возможности упорядочения социальной жизни становятся очевидными, что и приводит к возникновению более или менее открытого конфликта. Возникновение политики изменило характер политической сферы, и это было наиболее важной инновацией греческого полиса (с. 36).
Архаический период греческой истории, все более признаваемый исследователями как в высшей степени креативная фаза, был отмечен комбинацией межцивилизационных взаимодействий и цивилизационной экспансии. Нет сомнений в том, что греческие инновации должны рассматриваться как составная часть более широкого комплекса перемен, происходивших на Ближнем Востоке и в Восточном Средиземноморье в течение «Осевого времени», в первой половине I тыс. До н.э. Эти перемены включали возрождение имперских традиций на новом уровне и со значительно усилившимся акцентом на религиозной и этнической идентичности строителей империй (Ассирия и, в гораздо большей степени, держава Ахеменидов); реставрацию архаических моделей, сопровождавшуюся беспрецедентно подчеркиваемым традиционализмом (Египет); широкую переориентацию ряда маргинальных политий на морскую и коммерческую деятельность, но без какого-либо культурного разрыва (финикийцы). Наконец, изобретение монотеизма евреями также трактуется как одно из ключевых «осевых» событий.
Греческая версия «осевого прорыва» началась на более отдаленной периферии, подверженной культурному воздействию, исходящему из ближневосточных центров, но, как правило, расположенной вне пределов их имперского влияния. В течение так называемой «ориентализирующей» фазы имел место массированный перенос на греческую почву ближневосточных технологий, ремесел, тем и моделей. Вместе с тем внутренняя динамика греческого мира была благоприятна для автономного развития, как на уровне культурной программы, так и в ответ на геополитические вызовы.
Несомненно, пишет автор, что в предполагаемую генеалогию политических инноваций должен быть включен длительный переходный период от эпохи коллапса микенских дворцовых режимов позднего бронзового века к истокам формирования полиса. Крах микенского порядка и последовавший за ним цивилизационный разрыв расчистили почву для нового начала на иной основе. Фундаментальной чертой вновь формирующегося греческого мира стала исключительная множественность возникающих центров. Полис, таким образом, может рассматриваться как определяющий цивилизационный феномен (с. 24).
Одной из широко признанных особенностей греческой цивилизации является приоритет политической сферы, который понимается как проникновение политики в другие сферы общественной жизни. В этом плане афинская демократия представляет собой кульминацию развития данной тенденции. Политическая сфера развивалась параллельно с демократией как часть афинского образа жизни. Было немало попыток теоретически осмыслить это особое значение политики у греков. Примером может служить очень краткое, но емкое описание Древней Греции как «civilisation de la parole
politique», данное известным французским антиковедом П. Видаль-Накэ. Видаль-Накэ акцентировал внимание на том, что он назвал «политическим словом», сделанная им переоценка политической мысли - с особым акцентом на уровни и фазы рефлексии - оказала воздействие на наше понимание греческой цивилизации более фундаментальным образом. Политическая рефлексия, настроенная на практические вопросы и отмеченная все более прагматической ориентацией на посюсторонний мир - акцентом на ответственность человека за собственное благополучие и благополучие своей общины, - приобрела инерцию в течение архаического периода и стала определяющей культурной чертой (с. 27). Важное значение имел также плюрализм культурных жанров, которые служили двигателями политического дискурса, - от эпической и лирической поэзии до трагедии, историографии и философии.
Недавние исследования греческой политической мысли уделяли внимание не только ее меняющимся формам, но и вопросу об ее интегрированности в политическую жизнь и практическом воздействии на последнюю. По мнению некоторых исследователей, высокая степень политической рациональности не только в смысле внутренней логики конструкции политической организации, но и в смысле понимания необходимости разумных перемен в этой сфере, была характерной чертой греческих городов-государств. Ряд свидетельств в пользу такого вывода открывает рациональная конструкция псевдоплеменной организации полисов архаического периода, которая долгое время ошибочно принималась учеными за подлинный пережиток племенной системы. В этом же ряду находятся и более поздние политические изменения, наиболее ярким примером которых являются афинские реформы.
В целом, отмечает автор, полисный путь формирования государства предполагал минимизацию дистанции между государством и политической общиной. Вместе с тем социально-экономические процессы влияли на распределение богатства и власти таким образом, который дестабилизировал внутренний порядок и часто приводил к гражданскому конфликту. Это, в свою очередь, способствовало трансформации политической сферы, одним из вариантов которой было возникновение тирании.
В настоящее время архаическая греческая тирания все чаще рассматривается как девиантный, но отнюдь не редкий вариант
аристократического правления и, таким образом, как временное отклонение от пути к более инклюзивным и более интегрированным формам полиса, чем как особый режим, который возникал наряду с олигархическими и демократическими моделями (с. 32).
Наконец, конфликты между полисами могли приводить к завоеванию и порабощению одних общин другими, и подобные случаи были более распространенным явлением, чем принято считать. В этом плане спартанский режим, хотя и уникальный по своему масштабу, на самом деле не столь аномален, как его традиционно изображают. Институционализированная эксплуатация завоеванных общин влияла на внутреннее устройство полисов-завоевателей, и такая альтернатива, следовательно, должна рассматриваться среди вариантов политической трансформации (с. 36).
Решающий сдвиг в сторону понимания политики как сферы человеческой деятельности и ответственности вряд ли можно идентифицировать с конкретным историческим моментом. Но имеется, по-видимому, общее согласие историков относительно того, что реформирование Солоном Афинского полиса стало образцом прорыва в данном направлении.
Следующая фаза характеризуется четким осознанием и (на более рефлективном уровне) сопоставлением конституционных альтернатив. Точная датировка, опять же, затруднена, но классическое разграничение между монархией, олигархией и демократией, очевидно, является феноменом V в. До н.э. Именно их предметное обсуждение послужило главной причиной того, что многие историки считают политику греческим изобретением.
Вместе с утверждением идеи о том, что разные конституции представляют разные формы общества и отражают различные парадигмы человеческого бытия, траектория движения полиса как интерпретирующей саму себя модели социально-политического устройства вступила в финальную фазу. Нет сомнений, пишет автор, что эта основополагающая идея была в стадии созревания в течение V в. До н.э., но именно политическая философия Платона и Аристотеля сделала ее центральной темой в IV столетии. «Это, -пишет автор, - был наиболее амбициозный проект политической рефлексии, но ни его внутренняя логика, ни изменившаяся геополитическая среда не способствовали его практическому воздействию на политическую сферу. Вместе с тем этот инновационный
проект, который, однако, не мог ни реформировать, ни трансформировать реально существующий полис, стал важнейшей частью культурного наследия и теми рамками, в которых весь греческий опыт рассматривался позднейшими цивилизациями» (с. 37).
Политическая рефлексия, получившая развитие и в других культурах «Осевого времени» (китайской, индийской эпохи Мау-рья), так или иначе вращалась вокруг проблем монархии и ее имперской миссии. На их фоне греческая идея полицентрического политического поля выглядит исключением, но вполне согласуется с политическим полицентризмом греческого мира. Процесс формирования государства, начавшийся в архаический период, был уникален в силу глубокого слияния государства и политической общины, крайней многочисленности политических образований и отсутствия условий для реализации имперских проектов. Имперский фактор всегда был внешним в греческой истории (Персия, Македония). Что касается так называемой «Афинской империи», возникшей внутри греческого мира, то вопрос о том, была ли она действительно империей, остается по меньшей мере дискуссионным. Афины, разумеется, были необычным полисом, но и версия об афинской исключительности уже более не имеет права на существование. Аналогичный сдвиг наметился и в сторону понимания более умеренной исключительности Спарты.
Примечательно, однако, что идея исключительности может мутировать в разновидность униформизма, который затушевывает реальную мультивариантность полисных культур и режимов. Это происходит тогда, когда, например, та же демократия, исходя из опыта Афин, рассматривается как логическая кульминация присущей полису как таковому тенденции развития. Сходный смысл заключен и в определении Спарты как «гиперполиса», который довел свойственные полису черты до своего логического конца.
На самом деле, заключает автор, архаический греческий полис демонстрировал историческую открытость, результатом чего мог быть целый спектр путей развития. Демократия в разных своих вариантах была одним из них наряду с тиранией и олигархиями разного типа. И, как показывает пример Спарты, даже смесь элементов каждого из этих режимов (но не в смысле идеализированной конструкции «смешанной конституции») также могла быть вполне жизнеспособной (с. 43).
А.Е. Медовичев
