Династические имена и неофициальные прозвища императоров в эпоху Северов

Вестник СПбГУ. История. 2018. Т. 63. Вып. 3

Династические имена и неофициальные прозвища императоров в эпоху Северов

А. В. Махлаюк

Для цитирования: Махлаюк А. В. Династические имена и неофициальные прозвища императоров в эпоху Северов // Вестник Санкт-Петербургского университета. История. 2018. Т. 63. Вып. 3. С. 872-897. https://doi.org/10.21638/11701/spbu02.2018.313

В статье рассматриваются особенности использования официальных имен и неофициальных прозвищ в связи с династической политикой Северов. Ни один другой период в истории Римской империи не был настолько насыщен сменой имен, как эпоха Северов. Это связано с тем, что императорская ономастика и титулатура имели особое значение для легитимации новой династии, пришедшей к власти в результате гражданской войны. Наряду с именами, которые уже с самого начала принципата стали титульными (Caesar, Augustus), при Северах на первый план выдвинулись династические имена, прежде всего nomen Antoninorum, которые имели определенную идеологическую подоплеку, играя важную роль в репрезентации власти и династической преемственности правителей. В силу своей особой ауры имя Антонинов и другие наименования указывали на продолжение традиций золотого века, на консолидацию власти, служили своего рода политическими лозунгами, символизируя приверженность той или иной политической линии. Римские ономастические традиции, допускавшие (и даже предполагавшие) mutatio nominis при смене семейного или политического статуса, создавали определенные предпосылки этого процесса. В то же время данные традиции предполагали наделение политических деятелей разного рода неофициальными прозвищами, зачастую пейоративного или юмористического свойства, которые следует рассматривать как форму выражения реакции тех или иных общественных групп на поведение и личностные особенности правителей. Эти прозвища, включая дисфе-мизмы и негативное переиначивание официальных или семантически нейтральных имен, возникали, как правило, там и тогда, где и когда появлялось явное расхождение между общественными ожиданиями и реальным моральным обликом правителя. При этом императорские имена осмыслялись и с точки зрения их буквального значения (Pertinax, Severus, Diadumenianus), и с точки зрения ассоциаций со знаковыми фигурами, ранее занимавшими императорский престол и ставшими воплощением идеала правителя.

Александр Валентинович Махлаюк — д-р ист. наук, проф., Национальный исследовательский Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского, Российская Федерация, Нижний Новгород, пр. Гагарина, 23; makhl@imomi.unn.ru

Alexander V. Makhlaiuk — Doctor in History, Professor, N. I. Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod, 23, Gagarin av., Nizhny Novgorod, Russian Federation; makhl@imomi.unn.ru

Исследование выполнено в рамках гранта РФФИ/РГНФ «Неофициальные имена и прозвища политических деятелей древнего мира как культурно-исторический и политический феномен», № проекта 16-01-00297, руководитель О. Л. Габелко.

The research is supported by the grant of the Russian foundation for basic research/ Russian foundation for humanities, the project N 16-01-00297 "Unofficial names and nicknames of political leaders of the Ancient world as cultural-historical and political phenomenon".

© Санкт-Петербургский государственный университет, 2018

Dynastic Names and Unofficial Imperial Nicknames during the Severan Dynasty

A. V. Makhlaiuk

For citation: Makhlaiuk A. V. Dynastic Names and Unofficial Imperial Nicknames during the Severan Dynasty. Vestnik of Saint Petersburg University. History, 2018, vol. 63, issue 3, pp. 872-897. https://doi. org/10.21638/11701/spbu02.2018.313

The paper examines the usage of official names and informal nicknames in connection with the dynastic policy of the Severans. No other period in the history of the Roman Empire was characterized by such an intense "change of names" as the era of the Severan dynasty because imperial onomastics and titulature played an important role in legitimization of the new dynasty, which ascended to power as a result of the civil war. Along with the names that from the very beginning of the Principate became part of official imperial titulature (Caesar, Augustus), during the age of the Severans, the "dynastic" names, especially the nomen Antoninorum, came to the fore. They had an ideological background playing a crucial role in representation of power and "dynastic" continuity. By virtue of their specific aura, the nomen Antoninorum and other names were destined to indicate the continuation of the tradition of the Golden age, consolidation of power. They served as political slogans symbolizing adherence to a particular political line. Roman onomastic traditions which allowed (or even implied) mutatio nominis, when family or political status was changed, set certain prerequisites for this process. At the same time, these traditions implied giving policymakers various nicknames with humorous or pejorative connotations, which should be considered as a form of reaction of different social groups to the behavior and personality traits of the rulers. These nicknames, including dys-phemisms or negative modification of official or semantically neutral names, usually emerged when there was a discrepancy between the moral qualities of the ruler and expectations of the society. Besides that, imperial names were reinterpreted both as far as their literal meanings were concerned and with regard to the associations with the key figures who had been on the imperial throne and embodied the ideal of a ruler.

После убийства императора Коммода 31 декабря 192 г. (здесь и далее все даты н. э.) последовал династический кризис, вылившийся в серию военных переворотов и гражданских войн, которые стали прелюдией так называемой военной анархии середины III столетия. За 42 года до смерти последнего представителя новой династии Александра Севера (222-235 гг.) на римском императорском престоле сменилось десять императоров, из которых только один (Септимий Север) умер своей смертью. Очевидно, в эти десятилетия система принципата подверглась, пожалуй, наиболее серьезному, жестокому испытанию за все время своего существования. В беспощадной борьбе за власть использовались все возможные средства, в том числе и те, которые, допуская некоторый анахронизм, мы называем пропагандистскими, нацеленные на обретение такого властного ресурса, как символический капитал. В состав последнего, несомненно, входили и династические имена,

указывавшие на кровную или фиктивную преемственность правителей. Наряду с именами, которые уже с первой императорской династии стали титульными (как Caesar и Augustus1), династические наименования, в силу своей особой, можно сказать, магической ауры нередко служили своего рода политическими лозунгами, символизируя приверженность определенной традиции.

Претенденты на власть и ее обладатели в эпоху принципата, используя исконно римские ономастические традиции, связанные как с практикой усыновления, широко распространенной среди аристократии, так и с обычаями общественного признания в виде присвоения почетных cognomina и agnomina2, как правило, уделяли существенное внимание своему наименованию и именам своих предполагаемых наследников. Официальные и неофициальные почетные наименования, которые декретировались сенатом или провозглашались войском и народом либо присваивались себе самим правителем, несомненно, играли важную роль в репрезентации власти. Отнюдь не случайно этот аспект императорской власти акцентируется многими античными авторами, которые особо подчеркивали возникавшие здесь злоупотребления (как, например, в случае Коммода, который отличался, можно сказать, маниакальной страстью к всевозможным почетным титулам и переименованиям всего и вся в честь себя3). Так или иначе императорские титулы, почетные эпитеты, официальные и полуофициальные имена императоров были, можно сказать, вездесущими в римском мире и принадлежали прежде всего публичной сфере. Они звучали на различных общественных и придворных церемониях, в сенаторских собраниях (и публиковались в Acta Senatus), на играх, в выступлениях ораторов и послов, в гражданских и военных клятвах, в молитвах в храмах, присутствовали в датировочных формулах, в письмах и петициях, адресованных правителям, были запечатлены в многочисленных строительных надписях4, декретах

городских властей, чеканились на имперских и провинциальных монетах, бронзовых военных дипломах, выпущенных для отставных солдат.

Однако существовал и иной пласт императорских имен, которые использовались в иных обстоятельствах и местах. Это те разнообразные насмешливые прозвища и уничижительные эпитеты, которые можно было услышать (или прочитать) в фривольных стихах и песнях — произведениях своеобразного городского фольклора5, в тайных разговорах между заговорщиками или сплетнях придворных, в речах сенаторов, криках и проклятиях толпы в адрес «дурного» императора после его смерти, в завещаниях лиц, которые были казнены или покончили с собой и позволяли себе откровенно высказаться в адрес правителяб, и, наконец, в риторических, исторических или биографических сочинениях, посвященных прежним правителям и сохранявших их прозвища, реальные либо выдуманные автором. В некоторых случаях, когда политические обстоятельства коренным образом менялись, одни и те же люди высказывались о мертвых или свергнутых императорах совершенно по-другому, чем при их жизни.

В этом отношении показательны два свидетельства очевидца, каковым был Кассий Дион. Говоря об участии императора Коммода в гладиаторских боях и звериных травлях, историк сообщает, что сенаторам в амфитеатре было приказано постоянно скандировать почетные наименования императора, называя его «господин», «первый и счастливейший из людей», «Победитель», «Амазоний» (73[72].20.2). Но сразу же после убийства Коммода те же сенаторы (и, вероятно, сам Дион среди них), которые недавно кричали на играх и единогласно голосовали в сенате за необычные почетные титулы для Коммода, теперь (вместе с толпой, собравшейся перед курией) выкрикивали обличения против императора, объявленного врагом государства. Они называли его «всевозможными именами, проклятым негодяем и тираном7, добавляя в шутку такие наименования, как "гладиатор", "колесничий", "левша", "грыжа"» (аАлт^рюс;, TOpavvoc;, ó |ovo|áxo;, ó áp^^Aá^;, ó ápiarepóc;, ó к^А^т^с) (74[73]. 2. 2-3)8. Не исключено, что эти возгласы были опубликованы

ANTONINVS PIVS FELIX AVGVSTVS SACERDOS AMPLISSIMVS DEI INVICTI SOLIS ELAGABALI PONTIFEX MAX TRIBVNIC POTEST COS PROCOS P P. — См.: Alföldy G. Die Bauinschriften des Aquäduktes von Segovia und des Amphiteaters von Tarraco. Mit einem Anhang von P. Witte. Berlin; New York, 1997. S. 57-92.

в Acta Senatus9. Также вполне правдоподобно, что по крайней мере одно упомянутое здесь наименование («грыжа»10) было насмешливым прозвищем ^ммода, как и «колесничий», в то время как «гладиатор» и «левша», наряду с его другими гладиаторскими «титулами», были официальными наименованиями, которыми император сам хотел называться11. Примечательно, что все четыре наименования были включены в инвективные провозглашения, а это значит, что в данном случае официальные титульные имена оказываются перевернутыми и превращаются в свою противоположность — злую насмешку, своего рода пародию12. При этом, по словам Диона, простолюдины, стоявшие перед курией, «те ритмичные речевки, которые они привыкли скандировать в амфитеатрах, прославляя ^ммода, теперь распевали во весь голос, поменяв слова так, чтобы придать им самое смехотворное значение» (èç то yeAoiÓTaTOv) (74[73]. 2.3). Явная (и горькая) ирония, несомненно, присутствует и в словах самого Диона, когда он называет ^ммода ó xpuaoùç («Золотой») в пассаже, следующем за сообщением об официальном провозглашении ^ммодова «золотого века» (72[73]. 15.б-1б.1)13.

Таким образом, пример ^ммода позволяет говорить о двух разных модусах наименования: официальном, исходящим от самого носителя высшей власти, формализованном и институционально узаконенном, и неофициальном, исходящем от критиков и противников конкретного правителя, зачастую фривольном, юмористически окрашенном. Их неизбежная конкуренция является частью той символической борьбы, которая, согласно концепции П. Бурдьё, идет за «власть давать имена и создать мир посредством именования», за «социально признанную возможность навязывать определенное видение социального мира»14. Эта борьба происходит в пространстве между двумя крайностями: оскорблением, этим idios logos,

P. 5-21 (обосновывается точка зрения, согласно которой эти уничижительные наименования были частью сенатского постановления о damnatio memoriae ^ммода). Cp. Molinier-Arbo A. Les documents d&archives dans la Vita Commodi: degré zéro de l&histoire ou fiction? // Dialogues d&histoire ancienne. 2010. Suppl. IV. 1. P. 87-112. — Д. Бургерсдейк, указывая на роль этих аккламаций как своеобразного speculum principis, отмечает, что, хотя чувство юмора автора SHA создает весьма прихотливые фантазии, в их основе, как показывает свидетельство Диона, лежит исторически достоверное словоупотребление (Burgersdijk D. W. P. Pliny&s Panegyricus and the Historia Augusta // Arethusa. 2013. Vol. 4б. P. 289-312, особенно р. 295-300).

с помощью которого обычный человек стремится утвердить свою точку зрения, рискуя нарваться на взаимное оскорбление, — и официальным наименованием как «символическим актом утверждения, который имеет на своей стороне всю силу коллектива, консенсуса, здравого смысла, потому что он осуществляется делегированным агентом государства, то есть обладателем монополии на законное символическое насилие»15. В свете этой концепции не только императорская титулатура как таковая, но и все множество наименований, прозвищ и кличек, которые давались римским императорам и членам императорской семьи, можно рассматривать как «указание на фундаментальные ценности разных групп» и как «видимый след борьбы за власть именовать»16.

Ономастическая политика в условиях тех династических кризисов, которые последовали после смерти Коммода, обнаруживает целый ряд весьма примечательных явлений, прямо или косвенно связанных с борьбой за власть. Пожалуй, ни один другой период в истории Римской империи не был настолько насыщен сменой имен, как эпоха Северов. При этом важно обратить внимание не только на официальные наименования, но и на те прозвища, которыми приходившие к власти императоры наделялись со стороны подвластных, выражавших таким образом свое отношение к правителям. Если первые довольно часто становились предметом специальных исследований, то вторые очень редко попадают в поле зрения современных историков17, хотя, вне всякого сомнения, могут многое сказать о специфической коммуникации, возникавшей между властителями и подвластными. Такой ракурс рассмотрения, думается, поможет преодолеть известную односторонность в изучении императорской титулатуры и ономастикона, которые обычно (и в общем-то справедливо, хотя несколько прямолинейно) трактуются как средство легитимации власти при смене правителей и династий18.

Mutatio nominis и формирование титулатуры тех императоров, которые восходили на престол или провозглашались августами в рассматриваемый период, несомненно, связаны со значимыми этапами и перипетиями борьбы за власть19, что находит свое отражение в нарративных источниках, фиксирующих новшества в имянаречении правителей.

Если Пертинакс и Дидий Юлиан, на короткое время занявшие императорский престол после убийства ^ммода, не стали менять имен, за исключением прибавления титулов Caesar и Augustus20, как и Песценний Нигер21, провозглашенный императором в Сирии, то Септимий Север практически сразу же после провозглашения императором (9 апреля 193 г. в ^рнунте) выбрал в этом отношении другую тактику. Первым делом он включил в свое имя дополнительный когномен Pertinax, сделав это (по-видимому, прямо на воинской сходке, на которой был провозглашен императором) в расчете угодить не только легионам Верхней Панно-нии, Мёзии и Дакии, которые в свое время служили под началом Пертинакса, «но и римскому народу ради памяти о Пертинаксе» (Hdn. II. 10.1; ср.: Eutrop. VIII. 18.3), и таким образом предстал как мститель за этого императора и продолжатель его политического курса22. Он стал именоваться Imperator Caesar L. Septimius Severus Pius Pertinax Augustus (см. напр.: AE 1973, 22б; RIC IV. 1, no. 1-8; 11б-121; 343-350; 351a-359a; б51-б58). Примечательно, что если Геродиан прямо указывает на политическое значение дополнительного имени, то биограф Севера приводит разнорениченной скорости коммуникаций, при наличии больших масс неграмотного и не говорящего ни на латыни, ни на греческом населения неправомерно говорить о каких-либо целенаправленных усилиях по убеждению подданных в законности императорской власти; те политико-пропагандистские средства, которые обычно рассматриваются как элементы легитимитационных стратегий (выпуски монет, панегирики, императорские статуи и другие формы культа правителя), были в лучшем случае «следами императорской легитимации, но не самими стратегиями легитимации» (Lendon J. E. The Legitimacy of the Roman Emperor: Against Weberian Legitimacy and Imperial "Strategies of Legitimation" // Herrschaftsstrukturen und Herrschaftspraxis. Konzepte, Prinzipien und Strategien der Administration im römischen Kaiserreich / Hrsg. von A. Kolb. Berlin, 200б. S. 53-б3 (цитата на c. б1).

чивые версии. С одной стороны, сообщается, что он приказал называть себя Пер-тинаксом, но впоследствии пожелал отменить это имя как дурное знамение (SHA. Sev. 7.9); с другой стороны, приводится мнение, что имя Pertinax он получил «не столько по своему желанию, сколько из-за бережливого образа жизни» (ex morum parsimonia)23 (SHA. Sev. 17.б; здесь и далее пер. С. П. Кондратьева). Аналогичная, но явно более враждебная традиция сохранена у Аврелия Виктора, по словам которого «бесконечным избиением людей он показал свою жестокость и заслужил прозвище Пертинакса, хотя многие думают, что он сам себе дал его из-за сходства с тем по скромности в своей личной жизни; наши же мысли склоняются к признанию его жестоким» (Caes. 20.10; пер. В. С. Соколова). Отголосок этой враждебной традиции обнаруживается в жизнеописании Севера: в рассказе о репрессиях императора указывается, что «многие были осуждены за то, что подшучивали, другие за то, что молчали, иные за то, что не раз выражались иносказательно, например: "Вот император, действительно оправдывающий свое имя — действительно Пер-тинакс, действительно Север24"» (SHA. Sev. 14.13). Вместе с тем в биографии самого Пертинакса говорится, что «сам Север в знак любви к хорошему императору принял от сената имя Пертинакса» (SHA. Pert. 15.2). Как можно видеть, римские авторы (и, очевидно, их читатели) стремились обнаружить в буквальном значении имени указание на черты характера или поведение правителя, что является одной из традиционных особенностей римского политического юмора25.

Учитывая последующее обожествление Пертинакса и его пышное погребение, устроенное Севером2б, а также другие шаги (в частности, наказание преторианцев), нельзя не признать, что имя Pertinax действительно символизировало сознательную политическую линию нового императора. Причем принятие этого имени можно считать аналогом включения имени Caesar в номенклатуру первых принцепсов в качестве указания если не на прямое родство, то на преемственность по отношению к предыдущему правителю27.

В качестве особого политического знака следует также рассматривать включение гентилиция Septimius в имя Клодия Альбина, которого Север, чтобы привлечь к союзу против Песценния Нигра, наделил титулом Цезаря, притворно ссылаясь на собственную старость, болезнь и малолетство своих сыновей (Hdn. II. 15.3-5; cp.:

SHA. Sev. б.9; Dio Cass. 73.15.1). В качестве младшего соправителя и потенциального наследника Альбин стал именоваться Decimus Clodius Septimius Albinus Caesar (напр., в: ILS 414 = CIL XIV, б; ILS 415 = CIL VIII, 1549; CIL XIII, I753; CIL VIII, 1772б; RIC IV. 1, no. 1c-5). Родовое имя Septimius, возможно, указывает на усыновление Альбина Севером, поскольку одной из традиций принципата было обязательное усыновление соправителя28. Показательно, что это имя сохраняется в титулатуре Альбина и после того, как он провозгласил себя Августом, хотя иногда опускается (см., напр: RIC IV. 1, no. 14; 17; 20b-c; 25; 30; 41). Такое сохранение nomen gentile человека, который стал врагом Альбина в гражданской войне, не находит логического объяснения29, и в отсутствие каких-либо указаний в источниках есть основания сомневаться в самом факте усыновления30. Тем более нет никаких веских причин считать, что Север осуществил свое усыновление в семейство покойного Перти-накса, как полагает Д. Поттер, говоря об этом как о само собой разумеющемся факте без каких-либо аргументов и ссылок на источники31.

Наиболее значимым и неординарным актом Септимия Севера на следующем этапе гражданской войны, после того как была одержана победа над Нигром, стало его фиктивное усыновление вместе с его старшим сыном в род Марка Аврелия и соответственно включение в династическую линию, берущую начало от Нервы. Это произошло, вероятно, не позднее лета, а скорее всего весной 195 г., когда Север выступил против Клодия Альбина32. На монетных выпусках этого времени появляется новая филиация: DIVI M(arci) PII (см., напр.: RIC IV. 1, no. б8б; 702), а в надписях начиная с 19б г. он стал именоваться сыном Божественного Марка и братом Божественного Коммода, внуком Антонина Пия, правнуком Адриана, праправнуком Траяна и прапраправнуком Нервы (см., напр.: CIL VIII, 9317; XIV, 112-114)33, хотя ни родового имени, ни когномена не поменял34. Одновременно имя Марк Аврелий Антонин получил старший сын Севера, Луций Септимий Бассиан, который, несмотря на юный возраст, официально стал наследником отца, приняв титулы Caesar35 и imperator destinates3". Очевидно, этот акт был оформлен официальным постанов28 Mommsen Th. Römisches Staatsrecht. Zweite Auflage. Bd. II. 2. Leipzig, 1877. S. 1090; Von Wozawa. Clodius Albinus // RE. Bd. 4. 1900. Sp. 71; Hasebroek J. Untersuchungen zur Geschichte des Kaisers Septimius Severus. Heidelberg, 1921. S. 28.

лением сената (SHA. Sev. 14.3; Eutrop. VIII. 19), но вполне вероятно, что само провозглашение первоначально произошло на воинской сходке (ср. SHA. Geta. 1.4). Позже имя Антонина, вероятно, было дано и младшему сыну императора Гете (SHA. Sev. 10.5; Geta. 1.5; 2.2-4), который, однако, не получил когномена Aurelius и в надписях очень редко именуется Антонином37. Генеалогическая фикция поддерживалась и указанием на родственные узы между ^ракаллой и ^ммодом: последний иногда именуется дядей первого (patruus — CIL VIII, 482б = ILAlg. II, б097; ILAlg. II, б994; àôeÀ4>iô^ — AE 1939, 40). А дочь Марка Вибия Аврелия названа в одной надписи сестрой Септимия Севера (CIL VIII, 5328). Стоит также отметить, что в своей пропаганде, включая ее иконографические каналы, Север всячески подчеркивал свое сходство (даже внешнее) с Марком38.

Такое необычное усыновление не могло не поразить современников, о чем прямо пишет ^ссий Дион, не скрывающий своего негативного отношения к желанию Севера установить семейно-династическое правление39: «Но больше всего он поразил нас тем, что стал называть себя сыном Марка и братом ^ммода и тому самому ^ммоду, над которым еще недавно глумился, воздал божественные почести» (75[7б].7.4). О скептической реакции аристократических кругов на этот шаг Севера свидетельствует приводимое Дионом язвительно-остроумное высказывание сенатора Тиберия Полленния Ауспекса, который сказал императору, когда тот был записан в род Марка: «Поздравляю тебя, Цезарь, с тем, что ты обрел отца», как будто он до этого времени не знал отца в силу своего темного происхождения (77[7б]. 9.4). Действительно, Север не мог похвастаться знатным происхождением и нуждался в улучшении своего генеалогического древа40, и включение в благороднейшую линию Ульпиев — Элиев — Аврелиев как нельзя лучше решало эту насущную для новой династии задачу.

Другие наши источники о реальных причинах самоусыновления Севера и его наследников в gens Aureliana не сообщают почти никакой значимой информации.

жреца бога Элагабала в Эмессе [Epit. de Caes. 21.2]). Ср.: AE 1904, 75 = ILS 8914 (197 г.): «Pro salute Imperatorjum dom(inorum) nostrorum L(uci) Sjeptimi Severi Pert(inacis) Aug(usti) et M(arci) j Aurelli (sic!) Antoni(ni) Bassiani C[ae]jsaris Imp(eratoris) destinati». Другие примеры: Mastino A. Le Titolature di Caracalla e Geta attraverso le iscrizioni (indici). Bologna, 1981. Р. 84. ^оме того, ^ракалла после смерти отца и убийства брата, став единоличным правителем, официально именовался Севером, прежде всего на монетах и в папирусах (Abaecherli Boyce A. Caracalla as "Severus" // The American Numismatic Society. Museum Notes. 1958. Vol. 8. P. 81-98), а также в надписях (CIL VI, 10б3 = ILS 2178; VIII, 4197 = ILS 450; 14б90 = ILS 4484; IGRR I, 577-579; III, 397; 433; б45; 1132). Данное обстоятельство можно рассматривать как следование примеру основателя династии, но если имя Антонина указывало на преемственность с прежней династией, то имя Severus, помимо этого, подчеркивало особое отношение Kаракаллы к отцу, в отличие от его убитого младшего брата Геты (Abaecherli Boyce A. Caracalla as "Severus". Р. 85-8б). Последний, впрочем, в некоторых надписях 202-204 гг. тоже имеет когномен Severus (Mastino A. Le Titolature di Caracalla e Geta. P. 3б, n. б5).

Геродиан видит в переименовании Бассиана только желание Севера, чтобы его сын носил то же имя, какое носил Марк (III. 10.5). «Писатели истории августов» указывают на сновидение Севера, предсказывавшее, что его власть должен унаследовать Антонин (SHA. Sev. 10. 4; Geta. 1.3), на его любовь к Марку, «чьей философии и литературным занятиям он всегда подражал» (SHA. Geta. 2.1), на благодарность Антонину Пию, который якобы способствовал успешному началу карьеры Севера, на веру последнего в особую ауру самого nomen Antonini, которое уже носили четыре императора (Geta. 2.3-5), что делало это имя неким добрым предзнаменованием. Аврелий Виктор (Caes. 20.30) объясняет присвоение имени Антонина Бассиану тем, что Север почитал Марка, поскольку, после ряда неудач, начал благодаря ему свой путь почестей с надзора над казначейством41.

Современные исследователи находят в этих шагах основателя новой династии более серьезные мотивы, связанные со стремлением Севера легитимизировать свою власть и «причаститься» к памяти популярных правителей, используя символический капитал ономастической номенклатуры и играя на династических симпатиях народа и армии42. Кроме того, высказывается мысль о том, что включение в семейство Антонинов преследовало цель на законных основаниях унаследовать их богатства (patrimonium)43. Данное предположение не лишено оснований, но если его принять, остается непонятным, почему Север осуществил фиктивную адопцию не сразу после провозглашения императором, устранения Дидия Юлиана и установления контроля над Римом весной 193 г., когда остро нуждался в финансовых средствах для награждения своей армии и войны с Нигером, а как минимум два года спустя. Вряд ли отсутствие прав законного наследника мешало Северу использовать имущество Антонинов и средства фиска, тем более что после пресечения династии на престоле уже побывали два императора.

Точную датировку этого усыновления установить не представляется возможным. Важно, однако, обратить внимание на то, что оно, судя по всему, не было ни спонтанным, ни единовременным актом. Север действовал продуманно и последовательно, не форсируя публичную репрезентацию и официальное утверждение сенатом необычной адопции44. Об этом могут свидетельствовать наиболее ранние датируемые эпиграфические документы, в которых присутствует новая номенклатура Севера и его старшего сына. Впервые указание на ?