Спросить
Войти
2012.02.013-014. КОЛОНИАЛИЗМ И ТЕХНОКРАТИЯ В РОССИИ КОНЦА XIX - НАЧАЛА XX в. (Сводный реферат).
SUNDERLAND W. The ministry of Asiatic Russia: The colonial office that never was but might have been // Slavic rev. - Urbana-Champaign, 2010. - Vol. 69, N 1. - P. 120-150.
HOLQUIST P. «In accord with state interests and the people&s wishes»: The technocratic ideology of imperial Russia&s resettlement administration // Ibid. - P. 151-179.
Форум о колонизации, опубликованный в журнале «Slavic Review», содержит ряд статей, в которых анализируется колониальная политика России конца XIX - начала XX в. Статьи У. Сандерленда и П. Холквиста исследуют этот вопрос с разных точек зрения: в то время как Холквист изучает деятельность одного учреждения (Переселенческого управления), Сандерленд рассматривает колониализм в широком контексте.
У. Сандерленд (университет Цинциннати) пишет гипотетическую историю так и не учрежденного в России министерства по делам колоний, предлагая называть его «министерством Азиатской России». Он исходит из того, что рубеж XIX-XX вв. был эпохой колониальных империй, одной из которых являлась Россия, следовавшая общемировым колониальным практикам. Сандерленд ставит вопрос о том, почему, в отличие от большинства империй, в России не было создано независимое министерство по делам колоний, хотя к началу XX в. в государстве были сформированы необходимые для этого географическая, институциональная и концептуальная платформы. Автор полагает, что такое ведомство могло бы быть учреждено, если бы у царского правительства было больше времени. При этом Сандерленд не утверждает, что созданию
такого министерства помешала именно революция 1917 г. и что его существование способно было изменить судьбу императорской России. Автор стремится показать важность изучения «возможного прошлого», в данном случае углубляющего знания о направлениях имперской политики в последние десятилетия существования дореволюционной России.
У. Сандерленд дает определение колониализма, понимая под ним «форму европейского управления миром», навязываемую с тем чтобы эксплуатировать и, в определенных пределах, трансформировать отдаленные территории и народы (013, с. 125). Существовало несколько типов взаимоотношений между имперскими центрами и колониями в зависимости от особенностей последних. Сандерленд выделяет среди целей колонизации извлечение ресурсов, расширение площадей для развития сельского хозяйства и торговли, военный контроль. Проводилась граница между центром (метрополией) и колониями, жители которых, как считалось, нуждались в отеческой опеке. Общим было убеждение в том, что для успешного осуществления цивилизаторской функции требовались соответствующие специалисты. Россия находилась в русле общемировых колониальных практик, обнаруживая много черт сходства с мировыми империями.
У. Сандерленд считает, что наряду с процессами русификации и модернизации в последние десятилетия существования Российской империи шел процесс колонизации: углублялась дифференциация между центром и окраинами, русскими и пограничными народами. Происходила эволюция России из «традиционного, династического, составного государства» в «современную колониальную империю» (013, с. 124). Российское государство распадалось на два пространства - «метрополию», или «центр», и «колониальную периферию», под которой подразумевалась Азиатская Россия. Стране были присущи «дух колониализма» и «этнографическая надменность» - осознание абсолютного превосходства собственной цивилизации над цивилизацией колонизируемых народов.
По мнению Сандерленда, в последние десятилетия старого режима российская власть определялась с выбором формы имперского правления из двух альтернатив - «унитарной империи», основанной на системе «административно-правовой русификации» и слияния центра с окраинами, и «современной колониальной империи», состоящей из национального центра и нерусского, азиатского пространства, подлежащего освоению (013, с. 141). Особенность колониальной политики России заключалась в тесной взаимосвязи колониального строительства с феноменом переселения.
В качестве «протоколониальных министерств» императорской России Сандерленд рассматривает два учреждения - основанное в 1837 г. Министерство государственных имуществ (МГИ), в задачи которого входило управление крестьянами, проживавшими на государственных землях, и Переселенческое управление, учрежденное в 1896 г. для контроля над миграцией миллионов крестьян на окраины империи. Поскольку к категории государственных крестьян относилось наибольшее количество «инородцев», а большая часть принадлежащих государству земель находилась на восточных и южных окраинах империи, МГИ оказалось ориентированным на управление окраинами. Его сотрудники разработали ряд программ, самой крупной из которых стала организация широкомасштабного переселения русских крестьян на скудно заселенные окраины, в частности в южнорусские степи и Западную Сибирь. С точки зрения Сандерленда, разработчики этой программы видели колонизацию как процесс освоения новых пространств для развития земледелия и перераспределения населения.
Подхватив эстафету МГИ, чиновники Переселенческого управления также видели значение переселения в возможности разрешить крестьянский и земельный вопросы. Главным объектом их внимания были «крестьянские колонисты». В некоторых областях, например Казахской степи, Туркестане, части Забайкалья, на юге и востоке Кавказа, сотрудникам ведомства приходилось регулировать взаимоотношения переселенцев с местным населением. В результате их деятельность оказалась сопряженной с «навязыванием колониальной власти», а не с освоением новых территорий для развития земледелия (013, с. 144).
По мнению Сандерленда, именно Переселенческое управление могло быть преобразовано в формальное министерство по делам колоний, однако этому препятствовал ряд обстоятельств. Во-первых, Россия была «континентальной», а не «морской» империей, в связи с чем граница между метрополией и колониями была менее определенной. Во-вторых, правительство проводило курс на формирование «однородного» государства, а не акцентирование
территориальных различий. В-третьих, управление окраинами в Российской империи традиционно находилось в ведении военных, которые были против создания ведомства соответствующей компетенции. В-четвертых, чиновники опасались заимствовать структурные модели западных колониальных империй из страха возбудить сепаратистские движения. Наконец, на правительственном уровне Россия позиционировалась как династическая, а не национальная империя, подчеркивалась ее «российскость», а не «рус-скость». Автор отмечает и терминологический аспект: неоднозначность понимания термина «колония» в российском дискурсе того времени делала маловероятным факт появления слова «колониальный» в официальном названии министерства. В связи с этим Сандерленд вводит наименование «Министерство Азиатской России», представить существование которого, с его точки зрения, вполне возможно для начала 1900-х годов.
Первая мировая война, считает Сандерленд, стала ключевым моментом в определении управленческой миссии государства и доказала срочную необходимость разработки «комплексного плана колонизации», выводящего его задачи за пределы контроля над процессом переселения крестьян. К лету 1917 г. чиновники ведомства настаивали на прекращении использования термина «переселение» и решительном выборе в пользу «колонизации», лучше отражавшей его задачи и программу (013, с. 147).
Однако Сандерленд приходит к выводу, что учреждение отдельного министерства по делам колоний не разрешило бы основную проблему, стоявшую перед царским правительством: как модернизировать империю в век национализма и роста демократии, не отказавшись ни от собственной власти, ни от статуса России как великой державы? Идеальным для России могло стать, по мнению Сандерленда, создание единообразной (но не культурно однородной) империи. Для достижения этого необходимо было регулировать сложный баланс между интеграцией окраин с центром и их противопоставлением, наиболее ярким примером чего являлась «Азиатская Россия». Именно на азиатских окраинах наиболее полно проявились методы управления «современной колониальной империей» (013, с. 150).
Статья П. Холквиста (Пенсильванский университет) рассматривает деятельность Переселенческого управления, сотрудники
которого были приверженцами традиции отстаивания государственных интересов с опорой на научное знание. После революции часть из них перейдет на службу советской власти. Изучение их деятельности позволяет автору проследить преемственность в идеях и человеческих ресурсах царской и советской России.
В 1906 г. Переселенческое управление было передано из ведения МВД в ведение ГУЗЗ - Государственного управления землеустройства и земледелия, образованного годом ранее из министерств земледелия и государственных имуществ для руководства политикой, связанной с крестьянским землепользованием. Хол-квист отмечает, что как молодое, так и старшее поколения специалистов управления применяли к окраинам империи термин «колонизация»: она предполагала более активное участие государства в руководстве процессом. Речь шла об истинно «колониальном» процессе, в рамках которого планировалось осуществлять переселение этнически русского населения из метрополии на окраины империи. Категория «этничности» все чаще возникала в дискурсе чиновников и военных на рубеже Х1Х-ХХ вв. Колонизация также рассматривалась как способ «максимально увеличить человеческие и производительные ресурсы империи в целом» (014, с. 156), разрешить земельный и крестьянский вопросы, в частности решить проблему истощения крестьянских земель в Центральной России.
П. Холквист обращает внимание на то, что чиновники Переселенческого управления крайне враждебно относились к поместному дворянству и ставили на первое место интересы государства. Эта идеология опиралась на «технократические знания», государственный контроль, «статистику и научно определенные нормы» (014, с. 157). Платформой для применения этих идей стала, прежде всего, аграрная реформа П. А. Столыпина. По мнению Холквиста, исследователи ошибочно видят в столыпинской реформе идею создания частной собственности, в то время как в действительности речь шла об индивидуальных крестьянских наделах. С точки зрения производительности сельского труда технократы из Переселенческого управления не доверяли ни общине, ни «невидимой руке рынка», порождавшей спекуляцию. Их деятельность, считает автор, отражает эволюцию абсолютизма, отказ от консерватизма и ставку на мобилизацию населения и ресурсов государства для достижения радикальной трансформации общества (014, с. 160).
Как до Первой мировой войны, так и в ходе ее сотрудники Переселенческого управления формировали обширный земельный фонд в Европейской России и на окраинах империи, чтобы затем разделить его на участки земли «в соответствии со стандартизованной и научно определенной "нормой"» (014, с. 162). Именно в этом, согласно Холквисту, они видели особенность российской колонизации, опиравшейся на глубокую государственную традицию следования оптимальным моделям. Историк особо отмечает свойственное только России (среди других колониальных держав) стремление устанавливать статистически выверенные нормы при распределении земли среди коренных народов вместо того, чтобы создавать для них «резервации». При этом специалисты Переселенческого управления полагали, что их план полностью отвечал самой насущной потребности коренных народов - укрупнению земельных участков. Наиболее ярким примером реализации этой программы, по мнению автора, является деятельность управления после 1910 г. на территории Туркестана. Делая основной акцент на производительности труда и отвергая частную собственность, его сотрудники «были готовы навязать свою научную систему» как в Европейской России, так и на окраинах, не обращая внимания на местное законодательство. Их задачей было установить «прямую связь» между государством и миллионами мелких крестьянских производителей, а не «инкорпорировать частную торговую сеть в государственное управление экономикой» (014, с. 165).
В годы Первой мировой войны, пишет Холквист, часть сотрудников управления продолжила заниматься вопросами переселения на территориях, оккупированных Россией. Ярким националистическим и даже ксенофобским пафосом отличалась программа по экспроприации «немецкой земли» по всей империи. По его мнению, присущий специалистам по вопросам переселения технократический и антикоммерческий пафос не был лишь прикрытием истинных целей русификации и колонизации, доказательством чего служит политика, проводившаяся Переселенческим управлением в Северной Персии и оккупированной Армении, где предполагалось передать землю непосредственно в руки обрабатывавших ее крестьян. При этом наибольшее различие делалось между производящими и непроизводящими землевладельцами, а не этнически русскими и представителями коренных национальностей.
Временное правительство поручило специалистам Переселенческого управления разработать план «планомерной колонизации» и укрупнения земельных участков как для русского, так и для коренного населения окраин. Согласно Холквисту, переход специалистов управления на службу белогвардейским правительствам и советской власти обеспечил идейную преемственность в аграрных программах и планах по освоению территории между до- и послереволюционной Россией. Меморандум Врангеля, определявший принципы земельной реформы, во многом повторял довоенную программу Переселенческого управления. Основной идеей меморандума было стремление отдать землю в руки тех, кто ее обрабатывал, создавая индивидуализированные «производящие» земельные владения с целью уничтожения спекуляции. Все земли, остававшиеся после определения нормы, предполагалось изъять для формирования государственного земельного фонда. Получившие землю должны были отдавать часть урожая государству, т.е. вводилась продразверстка. Таким образом, большая часть белогвардейских земельных программ предполагала установление государственного контроля, отдавая предпочтение производительному труду.
Само Переселенческое управление стало после революции советским учреждением, подотчетным комиссариату земледелия. Среди его сотрудников, отмечает Холквист, было наибольшее по сравнению с другими ведомствами количество дореволюционных специалистов. В его архиве хранились меморандумы и переписка 1916-1917 гг., а в делопроизводстве использовались старые министерские бланки.
Сотрудники советского ведомства принимали участие в экспедициях по изучению Мурманской и Архангельской губерний с точки зрения их колонизационного потенциала. Для освоения Севера было предложено использовать железнодорожное строительство - механизм, ранее уже выдвигавшийся в качестве приоритетного в дискуссии о развитии азиатских окраин империи. В апреле 1922 г. Госплан учредил Государственный колонизационный научно-исследовательский институт (Госколонит), который, как и комиссариат земледелия, собрал в своих стенах большое количество дореволюционных специалистов.
В целом, по мнению Холквиста, участие специалистов Переселенческого управления в колонизационных программах до 1914 г., в ходе Первой мировой войны на оккупированных территориях и после революции как в советских учреждениях, так и в белогвардейских правительствах, обеспечило преемственность в колонизационной политике России. Антикоммерческие идеалы и технократический дух ведомства, ставка его специалистов на государственное регулирование колонизационных процессов объясняют, по мысли Холквиста, почему некоторые из этих людей, служивших императорской России, приняли советскую власть.
Т.К. Сазонова
Книга д-ра ист. наук В.П. Булдакова посвящена этническим конфликтам периода 1917-1918 гг. Исследование выполнено в форме хроники, базирующейся на сопоставлении разнородных - от архивных до мемуарных - источников. Помесячным хроникальным сводкам предпосланы краткие общие очерки событий, затрагивающие национальный вопрос. Хроники этнических конфликтов 1917 и 1918 гг. (части II и III) предваряет очерк событий предшествовавшего времени (часть I), а заключительная часть (IV) содержит не только общие выводы, но и упоминания о наиболее характерных и острых проявлениях этнофобии в последующие годы Гражданской войны.
По мнению автора, большевистский переворот, этот отчаянный порыв к справедливому мироустройству, был лишь эпизодом причудливо переплетенных масштабных событий. Он называет их «красной смутой» - так «ощущали их наиболее прозорливые современники» (с. 3). Вероятно, наиболее шокирующей неожиданностью революционного хаоса стало этническое насилие.
К исходу XIX в. в социальных движениях и мировой политике все отчетливее стала обозначаться тенденция, в полной мере
