Павел i как субъект подбора ближайшего окружения

УПРАВЛЕНЧЕСКАЯ КОМАНДА

И.В. Калинин

ПАВЕЛ I КАК СУБЪЕКТ ПОДБОРА БЛИЖАЙШЕГО ОКРУЖЕНИЯ

не разделяю довольно обычного пренебрежения к значению этого кратковременного царствования; напрасно считают его каким-то случайным эпизодом нашей истории, печальным капризом недоброжелательной к нам судьбы, не имеющим внутренней связи с предшествующим временем и ничего не давшим дальнейшему: нет, это царствование органически связано как протест — с прошедшим, а как первый неудачный опыт новой политики, как назидательный урок для преемников— с будущим. Инстинкт порядка, дисциплины и равенства был руководящим побуждением деятельности этого императора, борьба с сословными привилегиями — его главной задачей» [10, с. 173]. Такими словами начинает свое весьма краткое, по сравнению с другими персонами, описание личности и деятельности Павла I В.О. Ключевский

В указанном отрывке особенно существенным для целей реализуемых в рамках настоящей работы является апелляция историка к пониманию той главной задачи, которая стояла перед Павлом I. Однако простой формулировки такой задачи для уяснения ее психолого-акмеологической сущности оказывается не вполне достаточной. Как мы уже указывали в целом ряде наших работ [5, 7] задачи, реализуемые лицом, наделенным управленческими полномочиями, могут быть подразделены на «свои» и «заданные извне».

Своя задача — это задача, добровольно синтезированная самим субъектом, идентифицируемая и принятая им как «собственная кровная идея», которая затрагивает сущностные моменты содержания его ценностно-смысловой структуры и рассматривается им как неотделимая часть его личности, через которую он транслирует себя миру, изменяя окружающие его обстоятельства. Соответственно, задача заданная извне — это задача, к синтезу которой субъект, хотя и не имеет непосредственного отношения, однако вынужден ее выполнять либо в силу должностных обязанностей, либо в силу обращения к нему значимого лица, либо в силу сложившихся обстоятельств, где о моменте добровольности можно говорить лишь с большой натяжкой. Задача заданная извне и своя задача могут, как совпадать, так и находиться между собой в различных долях пересекаемости, или же могут быть разведены по разным не всегда пересекаемым сферам жизнедеятельности личности.

Поэтому в контексте нашей работы одним из существенных вопросов является: в каком качестве выступала задача, приписываемая В.О. Ключевским Павлу I как «главная»: в качестве «своей» или в качестве «заданной извне». Решение данного вопроса представляется очень важным, поскольку намечает вектор «задачного» анализа, который нами ранее не выделялся в контексте проблемы подбора ближайшего окружения царствующими особами, хотя в неявном виде присутствовал на протяжении всего повествования.

Цель, которую мы себе поставили в данной части нашей работы, представляется значительно более интересной еще и в связи с тем, что в некоторых исторических источниках, несмотря на подчеркивание разнообразия психологических черт представителей дома Романовых, можно обнаружить сходство мнений авторов по поводу особенностей, которые были присущи почти всем Романовым.

«Царь Михаил Федорович не случайно считается родоначальником романовской династии. В нем уже заметно то, что будет отличать всех без исключения последующих Романовых — и его великого внука Петра I, и отдаленного потомка Николая II», — замечает В.Н. Козляков [12, с. 323]. Вольтер, обратившись к изучению истории Петра I, подметил в деятельности его предков стремление к преобразованиям: «Дух семьи Романовых состоит в том, чтобы все

время приобщать государство к культуре» [13, с. 107]. «От «государева батюшки» Филарета Никитича до его великого правнука Петра все первые представители династии Романовых одинаково были проникнуты стремлением к государственному и народному благу», — писали в 1912 году П.Г. Васенко, С.Ф. Платонов и Е.Ф. Тураева-Церетели [2, с. 157].

О другой фамильной романовской черте сказал Л.В.Выскочков, автор историко-биографического исследования о Николае I: «Он вел себя так, как должен был вести государь, по крайней мере, так, как он должен был вести себя в его представлении» [3, с. 607-608].

Вместе с тем до сих пор особенности преобразовательной деятельности Павла I объясняются не названными «фамильными чертами», а психическими аномалиями его личности. По одной из самой превалирующей версии именно его психический портрет является причиной его убийства.

Так, один из руководителей заговора граф П.Л. Пален говорил в 1804 году А.Ф. Ланже-рону о том, что «в последнее время сумасшествие Павла стало кровожадным; никто из нас не был уверен хотя бы за один день своей жизни, скоро бы везде стали воздвигать плахи и вся Сибирь была населена несчастными».

Как замечает историк В. Томсинов [20], эта версия причин заговора широко распространилась в мемуарной литературе. Приняли ее впоследствии и многие историки, в том числе даже официальный биограф российских императоров Н.К. Шильдер, имевший доступ ко многим секретным документам царского архива.

Психиатр П.И. Ковалевский (1849—1923), исследуя психику Павла I по описаниям его характера, данным в мемуарной литературе, поставил следующий диагноз: «Умственная жизнь Павла отличается отсутствием предохранительной сосредоточенности, внимания и настойчивости, быстротою сильных впечатлений, отрицательностью, одиночностью, неожиданностью, нелогичностью, непоследовательностью, асистемностью, но она лишена остроты, сообразительности и понимания. В его нормальном мышлении мы замечаем склонность к бреду, мнительности, подозрительности, символизации и преследованию. В нем была очень развита фантазия и царило воображение. Он склонен был к мистицизму, предчувствию и проч. Его умственная жизнь была подчинена эмотивной области. Страсти и чувствования царили над всем. Его воля была подчинена чувствам. Его волевые действия были игралищем страстей. Но эти страсти были неизмеримо выше страстей Петра III. Он проявлял любовь к семье, жене, друзьям. Поэтому его должно отнести к дегенератам высшим, к дегенератам второй степени с наклонностями к переходу в душевную болезнь в форме бреда преследования» [11, с. 471-472]. «Надо ли доказывать, что этот диагноз относится скорее к мемуаристам, клеветавшим на несчастного императора, нежели к самому этому императору?!» — комментирует В. Томсинов [20, с. 126].

Историк В.О. Ключевский не принимал версии о сумасшествии Павла, но и он усматривал в его характере ненормальность. «Иные считали и считают Павла душевнобольным человеком. Но это мнение только оправдывает непростительное царствование, а не объясняет несчастного характера царя», — писал он. Приговор историка гласил: «Павел был просто нравственно ненормальный царь, а не душевнобольной человек. Душевная болезнь невменяема, как несчастие, а за ненормальный образ действий человек отвечает, как за порок, до которого он сам довел себя по собственной вине. Вина Павла состояла в том, что он не хотел знать правил человеческого общежития, обязательных для всякого человека, на каком бы общественном посту ни стоял он. Эти правила все исходят из общего внушения рассудка, что все мы нуждаемся друг в друге и должны помогать один другому. От этого внушения может быть свободен только едва ли возможный в действительности человек, выросший в общении с дикими зверями, а не с людьми [10, с. 411].

«Что мы понимаем под сумасшествием?» — задает вопрос столь часто нами цитируемый К. Валишевский. И приводя классическую формулировку, предложенную в начале XX столетия, Эскиролем: «Мозговое заболевание, обыкновенно хроническое, без лихорадки, характеризуемое расстройством восприимчивости, разума и воли», - комментирует. «Но, если ему следовать, нужно было признать

Павла достойным сумасшедшего дома гораздо ранее последних лет его жизни» [1, с. 508].

«Все каждый день замечают расстройство его способностей», — писала Мария Федоровна Плещееву в 1794 году. Екатерина замечала это, как и все. Стараясь, однако, удалить своего сына от престола, как не обратилась она к консультации врачей? Она, по-видимому, считала это «расстройство» наследственным недостатком и, рассматривая психическую болезнь великого князя, как факт исторически установленный; известный русский психиатр согласился с этим мнением.

По мнению одного французского специалиста, наследственность «действительно господствует над всем этим отделом патологии», и если Павел был сын Петра III, ему было от кого получить такое наследство, даже помимо Голштинского рода, в котором его мать, за пятнадцать лет, обнаружила три случая умопомешательства. Вспомним брата Петра Великого, Ивана, страдавшего природным слабоумием, сына преобразователя, Алексея, существо беспокойное и слабоумное; его внука Петра II, неврастеника, склонного к половым излишествам, истощенного в пятнадцать лет; его дочь, Елисавету, вспыльчивую, капризную, неуравновешенную, чувственную до крайности, и, тем не менее, набожную и склонную к мистицизму, страдавшую к концу жизни нервным расстройством, быть может, даже истерическими припадками.

Но с этой стороны наследственная связь точно не установлена и, кроме того, когда она не выражается природным слабоумием, которого, разумеется, не было у Павла, психическое расстройство всегда сопровождается какой-либо физической пертурбацией, специальными изменениями в области желудка, в пульсе, в двигательном центре. Были ли такие явления у Павла? В какое время? В 1768 году Димсдаль не нашел ни одного из них, и этим фактом уничтожается слух о припадках падучей, которым будто бы был подвержен сын Екатерины. В 1797 году Нелидова писала следующий бюллетень: «Наш дорогой государь чувствует себя хорошо, не считая некоторого завала печени, утомления, ломоты в бедрах, ипохондрии, подагры и слабости». В сущности, после сорока лет, это обычно состояние здоровья у большинства здоровых людей, и оно не мешало Павлу быть сильным и не бояться усталости.

Быть может, на его умственные способности повлияли большие дозы опиума, которые будто бы давал ему Разумовский, чтобы обеспечить себе продолжительные tete-a-tete с веселой Наталией? Другая легенда. Наркотические средства не причиняют безумств. Самым заметным действием опиума О. Квинсей признал, на основании собственного опыта, некоторое ослабление воли. Однако слабая воля Павла, изменчивая, неуверенная, легко поддающаяся чужому влиянию, ни в каком случае не была недеятельной; напротив, она была увеличена до степени непрерывного раздражения.

При сумасшествии обыкновенно, прежде всего, поражается память. До конца жизни Павел слыл в этом отношении одаренным исключительно. Что касается телосложения, то большинство сумасшедших полнеют. Павел остался худощавым.

Можно было бы попытаться отнести его к категории ненормальных, установленной и введенной в моду Ломброзо: ни сумасшедшие, ни идиоты или слабоумные люди, иногда даже высоко интеллигентные, но способности которых, часто неравномерно развитые, обыкновенно несвязные, обнаруживают сильное расстройство при своем проявлении. Субъект плохо работает, обладая аппаратом, все составные части которого на месте и хорошо построены. Как бы ни были велики его способности, они остаются частью неиспользованными, потому что он не в состоянии направить их как следует и привести с соответствие. Его мысли и поступки постоянно противоречат друг другу. Вчера он был не тот, что будет завтра. Недостаток логики, непоследовательность в идеях и отсутствие контроля чувств или склонностей делают то, что самые безукоризненные рассуждения приводят «его к самым нелепым решениям и что, став игрушкой страстей, внушений и инстинктов, оспаривающих друг у друга его волю, он, рассуждая разумно и стремясь к добру, получает вид человека невменяемого и безнравственного.

Разве это не портрет Павла? Это также принадлежащее перу мастера описание примет дегенерата.

Но, согласно определению итальянского ученого, или его современных адептов, кто из нас не дегенерат, в большей или меньшей степени? Если вглядеться в эту формулу ближе, она представляется только выражением недоумения перед некоторыми явлениями, которые иной соперник Ломброзо хотел, быть может, с большим основанием, поместить на «границе безумия», почве неопределенной, где не проведешь никакой разграничивающей черты; потому что, как совершенно справедливо замечено, самым благоразумным людям, случается иметь безрассудные пробуждения», нет, нормального типа умственно совершенно здорового»; и, наконец, «нет ничего труднее, как ответить на вопрос: что такое умалишенный?».

В этой неопределенной и неопределимой области развивается целое множество индивидуумов, которые не также, как все люди, но которых никто не думает сажать в сумасшедший дом. Они живут обыкновенной жизнью; они занимаются своими делами, и часто выказывают много благоразумия; они иногда умно выполняют трудные обязанности; они достаточно логично защищают свои идеи. Несмотря на неопределенность этих данных, мы должны пока ими довольствоваться, за отсутствием других, более удовлетворительных, и им, даже в физическом отношении, соответствуют у Павла некоторые характерные черты: низкий и покатый лоб, прогнатизм, сильно выраженный, признаки преждевременной старости, морщины, плешивость. А также некоторые черты его духовной природы: навязчивые идеи и галлюцинации.

Но можно привести и противоположные указания. Не страдая бесплодием, дегенераты, или лица, занимающие промежуточную полосу, между разумом и сумасшествием, считаются слабыми производителями. Если они имеют потомство, на нем, более или менее, сказывается это происхождение. От своего брака и иначе Павел имел много детей, и в его законном потомстве преобладала физическая и моральная сила, или, по крайней мере, наружное равновесие умственных способностей.

С другой стороны, галлюцинации, которым он, по его собственному признанию, будто бы был подвержен, допускают сомнение. Очень возможно, что государь морочил госпожу Оберкирх, рассказывая ей о ночной прогулке, совершенной им будто бы по набережной Невы в сопровождении призрака Петра Великого. Во всяком случае можно, не рискуя ошибиться, предположить, что его слушательница придала некоторую драматическую окраску этому приключение. Но именно в этой семьи беспредельное разнообразие черт приводит к исключению, какого бы то ни было обобщения.

Изучая сына Екатерины с патологической точки зрения, один известный специалист по нервным болезням был склонен причислить государя к классу субъектов, поддающихся раздражению или импульсу», по определению одного из его французских учителей, «людей всегда возбужденных, у которых возбуждения очень непродолжительны, и симпатии и антипатии которых, впечатления и увлечения меняются с чрезвычайной быстротой.

Наука признает также частные виды умопомешательства, разделенные на классы специалистами, среди которых они отметили одну специальную форму, манию величия, которой Лакассан после Мориса Боже дал название cesarite. Предрасположение, к этой болезни обнаруживается очень рано, даже до десяти лет, а разве мы не видали, как Павел ребенком проявлял в этом смысле необыкновенную заботливость? С другой стороны, наблюдавшиеся у него навязчивые идеи, принимали ясно выраженный характер «фобии», «боязни»,— еще одной разновидности того же типа.

Самым главным результатом мозговых аномалий является беспрестанное противоречие впечатлений и идей, как следствие неправильной работы централизующего органа, и Павел был именно человек противоречия. Ими он совершенно спокойно наполнил всю свою жизнь, согласуя мистическое вдохновение средневекового рыцаря с грубостью прусского капрала и возлагая на себя знаки Мальтийского ордена, чтобы отдать визит г-же Шевалье!

Но и после этого исследования основной вопрос остается еще неразрешенным. Вырождение, частный вид умопомешательства, или «фобия», как эта аномалия достигла такого широкого развития в индивидууме, который, по мнению Димсдаля, был во всех отношениях

совершенно нормального телосложения? По какой причине эта болезнь, долгое время выражавшаяся лишь в довольно незначительных странностях ума и характера субъекта, сделалась под конец настолько серьезной, что ее жертву обвиняли в настоящем и опасном безумии, и что к этому были достаточные поводы. Потому что если в этом отношении и было некоторое отсутствие меры, то оно, право, простительно [1].

И далее К. Валишевский выносит свой вердикт: «Среда, к которой принадлежал несчастный государь, по своему происхождению, воспитанию и позднейшим условиям своего существования, одна может дать объяснение факту. Из нее выделялись яды, тонкие и вредные, действовавшие иначе, чем опиум, или какое-либо другое наркотическое, и среди этих зловредных ядов самый сильный заключался в смертельной зараз! великим современным неврозом. Он и определил заключительный период явления.

До Павла, как и после него, другие государи, некоторые гораздо менее его одаренные, проявляли ту же абсолютную власть, не злоупотребляя ею в такой степени и не пользуясь ею для коренного переворота всего существующего, внутренней организации страны и внешних отношений, общественных нравов и домашней жизни. Павел хотел все преобразовать еще полнее, чем это пробовал сделать Петр Великий. Если он возымел такое безумное желание, то не потому ли, что он жил умственно в общении с современными ему преобразователями Франции и всего света, был охвачен той же лихорадкой, той же химерой, надеясь, как они, осуществить народное благо путем указов?» [1, с. 514]

Мы не беремся здесь обсуждать правильность изначальной постановки вопроса о сумасшествии и его определении, которое вполне соответствовало уровню науки на тот период времени. Для нас важен момент согласованности точек зрения историков на то, что не сумасшествие являлось причиной убийства Павла I.

В.О. Ключевский писал о действиях заговорщиков: «...Пришли, убили и ушли, все, оставив по-прежнему, все, предоставив преемнику. Бросили камень в стоячее болото; оно всплеснулось, побудоражилось, потом уравновесилось и стало прежней зеркальной гладью...» [10, с. 412]. Но если все осталось «по-прежнему», в чем заключался тогда смысл убийства императора Павла? Неужели его убили только для того, чтобы освободить престол для другого, более нормального человека? [20, с. 127]

Как известно из российской истории и как мы неоднократно показали выше некоторая «ненормальность» царских особ отнюдь не являлась превалирующей причиной смещения их с престола. Более того, очень часто именно таких людей и пыталось поставить на престол доминирующее ближайшее к царской власти политическое окружение, пытаясь таким образом воздействовать на осуществляемую политику в направлении реализации своих собственных эгоистических задач.

Следовательно, причина кроется не только в личностных чертах Павла I, но и в своеобразии понимания стоявшей перед ним задачи, и в стиле ее реализации, и во взаимодействии с тем окружением, которое сложилось вокруг него. Взаимодетерминация обозначенных факторов в совокупности с тем особым положением, которое занимают монархи, на наш взгляд, в большей мере объясняют поведение Павла I, чем констатированное некоторыми авторами «сумасшествие». Вывод, к которому мы пришили, находит свое подтверждение и у В.О. Ключевского.

«Царственным особам по самому их положению вообще трудно освоиться с духом человеческого общежития. Положение ставит их выше простых людей, но не возвышает их понимания людских отношений, а только отчуждает от общества. Они постоянно вращаются среди разнообразного люда, но привыкают видеть в нем не живых индивидуальных людей, а должностные лица, исполнительные функции, нумера или роли, и, всегда деловито окруженные, они остаются нравственно одинокими. У Павла это нравственное одиночество доходило до пугливой замкнутости, до дикарства под действием обстоятельств его молодости и некоторых природных его особенностей. В его природе, вообще довольно скудно наделенной, всего резче выдавалось одно свойство не из высшего разряда способностей: это возбуждаемость. Впечатления, живо воспринимаемые извне, не вынашивались в нем достаточно, перерабатываясь вдумчиво в чувство, настроение, помысел или убеждение, а

прорывались тотчас обратно наружу сырьем в виде великодушного порыва, взбалмошного замысла, капризной выходки или несуразного распоряжения. Жизнь до воцарения сосредоточила эту слабонервную впечатлительность на одном предмете, ставшем для него пунктом чести или безотвязным помыслом. Нелюбимый матерью, унижаемый и оскорбляемый ее любимцами, надолго удаленный от двора и управления, он жил в своем опальным наследником, окруженный безответными лакеями и ординарцами, в бесконечной тоскливой думе о своих беззаконно попираемых правах, об ожидающем его престоле, о гонимой так же, как и он, и тоскующей по нем правде. Щекотливый зуд власти и жгучая досада на ее похитителей поглотили все его нравственное существование» (20 декабря 1909 г. ОРФ ИИ, ф. 4, оп. 1, д.-66, л. 1-2)» [10, с. 411].

Павел I вступил на престол, будучи в весьма зрелом возрасте: ему было 42 года. До самой последней минуты жизни Екатерины II у него были весьма призрачные надежды на то, что престол достанется ему, а не его сыну - Александру.

«В ожидании этой счастливой минуты он продолжал метаться между противоположными влияниями, не зная, куда направить свою волю и мысль. Руководителей возле него уже не было. Он постепенно растерял тех немногих близких ему людей, от которых соглашался прежде выслушивать иногда советы. Иные ушли от него; других он сам бросил. Петр Панин скончался в 1789 году; впрочем, он был для Павла авторитетом только в военных вопросах. Его брат, Никита Иванович, сошел в могилу шестью годами раньше. Но за последние годы воспитания наставника и его ученика-великого князя уже не связывала прежняя тесная дружба» [1, с. 47]. Такова ситуация, в которой оказался Павел I непосредственно перед моментом вступления его на престол.

Другими словами, уже до момента вступления на престол у Павла I существовал опыт самостоятельного принятия решений.

У К. Валишевского находим далее:

«На него в детстве смотрели, как на взрослого, и, благодаря Порошину, он никогда не забывал, что по своему рождению и призванию он человек единственный в своем роде, -будущий царь! Десятилетним мальчиком он уже высказывал обо всем свое решительное мнение, принимал тон: азиатского деспота, не задумываясь, раздавал направо и налево похвалы, порицание, прозрение, — в особенности последнее. Он усвоил себе роль сурового цензора по отношению к правительству своей страны, раздражался от нетерпения, что не имеет власти его изменить, и засыпал над своей ученической тетрадью со словами: «я царствую!» [1, с. 10]. И еще:«..его поведение и планы пророчили заранее, что царствование его будет катастрофой. Да он и не скрывал твердого намерения произвести в России полную революцию, как только вступит на престол. Его резиденции, Павловск и Гатчина, служили в миниатюре прообразом этого будущего; здесь Павел создал себе маленькое царство на свой лад и производил опыты, применяя на практике свои идеи, принципы и будущая преобразования [1, с. 65].

Таким образом, к опыту самостоятельного принятия решений добавляются существовавшая ранее установка на особость его миссии, как царственного отпрыска, существующие проекты планов, а в последующем и полигон в Гатчине для тренировки модели будущего правления в направлении реализации уже намечаемых планов. Следует ли доказывать дальше, что у Павла I государственная задача изначально воспринималась как своя собственная, полностью поглощая все иные задачи, которые играли для него второстепенную роль. Следует заметить, что такое вряд ли можно утверждать о личности и деятельности Анны Иоановны и Петра III, о царствовании которых мы говорили в другом месте нашей работы.

Сделав данный вывод, мы теперь можем приступить и к стратегиям отбора и подбора лиц на выделенных нами ранее в царствование Петра I и Екатерины II макро- и микроуровнях.

Павел брал к себе на службу лишь тех, кто хотел и мог служить усердно, не жалея для службы ни себя самого, ни других. При этом великий князь не обращал никакого внимания на бедность и незнатность претендентов. Скорее даже старался отдавать им предпочтение,

сознавая, что для бедных и незнатных служба — единственный источник средств существования и путь к возвышению. В результате в гатчинской армии собралось множество выходцев из глухих российских провинций, малообразованных, малокультурных, но честолюбивых и ретивых к службе молодых людей. Павел был для них отцом и благодетелем, на него возлагали они все свои надежды. И Павел вел себя с ними именно как отец и благодетель. Он знал в лицо каждого своего офицера, был вхож в его домашние и семейные нужды и всегда старался помочь, как мог, в устройстве его жизни. Конечно, кому-то столь всесторонняя и в чем-то мелочная Павлова опека не нравилась. Но в основной своей массе гатчинцы были преисполнены благодарности к цесаревичу, особенно те, кто служил с настоящим усердием — для таких Его Высочество не жалел похвал и наград.

Впоследствии современники гатчинских офицеров, сами, не служившие в Гатчине, будут выставлять их в своих мемуарах в самом неблаговидном свете. Один из этих современников напишет о них: «Это были, по большей части, люди грубые, совсем не образованные, сор нашей армии; выгнанные из полков за дурное поведение, пьянство или трусость, эти люди находили убежище в гатчинских батальонах и там, добровольно обратясь в машины, без всякаго неудовольствия переносили всякий день от наследника брань, а, может быть, иногда и побои». Другой мемуарист выскажется о гатчинцах с еще большей желчью: «Гатчинские офицеры были бродяги, выгнанные за разные гнусности из армии, которые, не имея пристанища, рады были все переносить из-за куска хлеба. Гатчинская армия не помещала ни одного офицера, который бы помышлял о чести — им нередко придают охоту к службе палкой». Эти злые слова о гатчинцах цитирует в своей книге «Император Павел Первый» Н.К. Шильдер для того, чтобы обосновать свой вывод о том, что состав гатчинских войск «был незавидный». А в качестве наиболее яркого образца такого бесчестного, раболепного, «совсем не образованного», являющего собой «сор нашей армии» гатчинского офицера приводит не кого иного, как Алексея Андреевича Аракчеева.

«Неужели не догадался историк-генерал о том, что подобные характеристики гатчинских офицеров могли дать только те, кто завидовал их успешной карьере, начавшейся при императоре Павле и продолжавшейся в царствование императора Александра I? Надо совсем не понимать Павла как человека, чтобы утверждать, что он мог брать к себе на службу таких дурных офицеров. На самом деле Павел настолько тщательно подходил к подбору офицеров в свои гатчинские войска, что удостаивал чести служить при себе и тем участвовать в формировании новой армии далеко не каждого хорошего офицера. Он требовал от своих офицеров творческого подхода к делу, к тому же дело-то было новое: Павел создавал новую организацию войск. Потому-то шла в Гатчине напряженная учеба офицеров. Неужели не знал этих фактов Н.К.Шильдер? Знал, пожалуй, но ставил целью своего труда не раскрытие истины, а скорее замазывание ее. Царствование императора Павла Николай Карлович охарактеризовал в своей книге как «незабвенное по жестокости» и, чтобы доказать это, сознательно умолчал о многих фактах, говорящих совершенно о противоположном. Поэтому вместо исторического произведения о русском императоре Павле — может быть, самом русском из всех — Шильдер сотворил всего лишь пасквиль на Павла». Такое заключение делает относительно отрицательного тенденциозного описания Н.К. Шильдером реализуемой Павлом I стратегии отбора и подбора офицеров В.А. Томсинов [20, с. 67], заочно полемизируя с К. Валишевским относительно других аспектов обсуждаемой проблемы.

Историк К. Валишевский привел в своей книге о Павле «Сын Великой Екатерины» следующий факт: «Полвека спустя, при реставрации Гатчинского дворца, в напоминание о военных подвигах, зародившихся тут, хотели, было, записать на мраморных досках имена храбрецов, вышедших из школы Павла и прославившихся на поле сражения. И не нашли никого, достойного этой чести! Школа Павла не была рассадником героев» [1].

Действительно, Гатчина не произвела ни одного яркого военачальника, наподобие Суворова, Кутузова или Багратиона. Да и вряд ли могла при той заорганизованности жизни, которая была ей свойственна. Но нельзя не обратить внимания на то, что среди администраторов среднего слоя, на которых, в сущности, держится любая система управления, особенно

выделялись бывшие гатчинцы. Они были непревзойденными администраторами по своей исполнительности, работоспособности, внутренней приверженности к порядку. Гатчинцем был, к примеру, Иван Христианович Сиверс, который в 1799 году в чине генерал-майора командовал артиллерией в знаменитых походах Суворова. Другой гатчинец — Петр Михайлович Капцевич — в 1822 году стал генерал-губернатором Западной Сибири, осуществлял реформу Сибирского управления, разработанную Сперанским. Гатчинец Петр Хрисанфович Обольянинов успешно работал генерал-провиантмейстером и генерал-прокурором. Славился он не только строгостью к подчиненным, но и честностью, личной порядочностью. Недобрая слава, созданная императору Павлу обиженными им сановниками, покрыла своей тенью и этих людей. О гатчинцах сделалось обыкновением говорить только плохо или не говорить ничего. И мало кто из современников не последовал данному обыкновению в своих мемуарах. Один из них — Лев Николаевич Энгельгардт — отметил в своих «Записках», что среди гатчинцев было несколько и «благонравных людей, хотя без особливого воспитания, но имеющих здравый рассудок и к добру склонное расположение». По его словам, «приобыкши к важнейшим должностям, они служили с пользой государству» [20, с. 79].

Впоследствии имена большей части гатчинцев, игравших немаловажные роли в российском управлении, были надежно забыты — их всех затмил собою Аракчеев, сыгравший существенную роль не только в царствование Павла I, но и его сына — будущего императора Александра I..

Следует заметить, что данные рассуждения выводят нас еще на одну проблему, которую в рамках данной части работы мы только схематически обозначим, оставив на будущее ее детальный анализ. Речь идет о синергетическом эффекте взаимодействия макро и микроуровневых характеристик отбора и подбора, заключающийся в том, как мы смотрим на самое ближайшее окружение царственных особ: как на простое продолжение воли императора, или же, как на самостоятельный, однако управляемый и преданный ему групповой или индивидуального субъект, который обладает определенным диапазоном свободы в реализации поставленных ему или самостоятельно вычлененных задач. При синергетическом сочетании замысла первого лица, его ближайшего окружения и лиц, через которое это ближайшее окружение реализует свои и заданные извне задачи, эффект преобразовательного влияния должен быть намного больше, чем, если их взаимодействие вступает друг с другом в противоречие.

Что касается микроуровня нашего анализа, то в поле нашего внимания, прежде всего, попадает фигура графа А. Аракчеева, сыгравшего ключевую роль в ближайшем окружении двух императоров Павла I и Александра I. Карьеру, который сделал этот человек еще в период царствования Павла I, поражает воображение и выглядит весьма поучительной. Она, с одной стороны, на начальных ступенях его карьеры подтверждает столь популярный ныне «принцип Питера» [16] и в то же время абсолютно ему не соответствует на ее закате. С другой стороны, не подпадая ни под одну известную нам современную классификацию [4, 6, 14, 15, 19] целиком, в отдельных ее элементах, она все же напоминает некоторые из них. Все это говорит о том, что карьера исторической личности не вписывается в «прокрустово ложе» современных классификаций и представляет собой самостоятельный объект исследования, изучение которого составляет отдельное направление в рамках развиваемого нами в данной работе историко-психологического подхода в акмеологии.

Будучи из весьма необеспеченной семьи, однако, обладая усердием, исполнительностью и прилежанием, А. Аракчеев в годы обучения в кадетском корпусе не пользовался уважением у своих однокашников. Но преподаватели и офицеры-воспитатели сумели оценить его. Не имея возможности задобрить офицеров-воспитателей подарками, Алексей сумел завоевать их благорасположение усердием в учебе, безропотным послушанием и редкой исполнительностью. Дело дошло до того, что кадету Аракчееву стали поручать следить за порядком в корпусе, контролировать то, как другие кадеты вытверживают уроки, и даже проводить дополнительные занятия с нерадивыми учениками. Офицеры-воспитатели проживали тогда вместе с кадетами и, конечно, строго отвечали перед начальством за плохую учебу своих воспитанников, за разные их проделки, в особенности за порчу ими стен, мебели, одежды. Строгий надзиратель и настойчивый репетитор из среды самих кадетов был

для офицеров в этих условиях настоящей находкой. Поэтому они не скупились на похвалы и при каждом случае старались как-то его поощрить.

Эти сыпавшиеся на него со стороны преподавателей похвалы и поощрения только раздражали его сокурсников. Но еще более досаждал кадетам Аракчеев своей требовательностью на занятиях, которые проводил с ними. «Избалованные нерадением своих наставников, не привыкшие к серьезным занятиям кадеты ненавидели этого человека, который первый потребовал от них добросовестного труда и оказывался немилосердным к лени и праздности», — рассказывал о пребывании Аракчеева в кадетском корпусе В.А. Сухово-Кобылин, отец знаменитого русского писателя А.В. Сухово-Кобылина.

А. Аракчеев отвечал им тем же и, оказавшись у офицеров в фаворе, стал пользоваться этим своим положением для отмщения обид. И чем более враждебными становились взаимоотношения А. Аракчеева со своими товарищами-кадетами, тем теснее сближался он с преподавателями и начальством.

П.И. Мелиссино, начальник кадетского артиллерийского корпуса, хотя и принял самое непосредственное участие в приеме А. Аракчеева в кадеты, в первое время пребывания Алексея в корпусе не проявлял к нему никакого интереса. Лишь спустя два года, встретив его на прогулке в корпусном саду в мундире унтер-офицера, Петр Иванович взглянул на него с любопытством и, не сдержав удивления, выдохнул: «Как скоро!» С этого момента директор корпуса уже не упускал А. Аракчеева из виду.

Однако, несмотря на самое благожелательное к нему отношение П.И. Мелисино не изменял своим принципам: брать в адъютанты только кадетов из знатных семей1. Поэтому, когда летом 1790 года у него высвободилось место старшего адъютанта, дававшее чин капитана армии и солидную прибавку в жалованье, он никак не рассчитывал, что это место займет А.Аракчеев.

Однако Аракчеев рано усвоил неписаную часть науки делать карьеру, согласно которой простого угождения начальству часто бывает недостаточно для продвижения. Более необходимым оказывается иной раз умение воспользоваться случаем. Поэтому, прослышав о заманчивой вакансии, он воспользовался добрым отношением к себе Н.И. Салтыкова, и упросил графа походатайствовать за него перед Мелиссино.

Как свидетельствует В. Томсинов: «Не решившись отказать столь видному сановнику, президенту Военной коллегии, но расстроенный таким поворотом дел, Мелиссино лишь бросил в сердцах: «Вот пострел!». Следует ли долго думать, как поступил генерал, когда великий князь Павел, обратив свое внимание на Артиллерийский и Инженерный корпус благодаря успеху одного из его выпускников, который «показал себя добрым артиллеристом», попросил П.И. Мелисино прислать другого подобного молодца, отличного знатока артиллерийского дела?

Директор корпуса без промедления выбрал Аракчеева. Он так сильно желал избавиться от навязанного ему графом Салтыковым беспородного адъютанта, что даже не спросил у А. Аракчеева, согласен ли тот ехать в Гатчину, а попросту назначил его туда.

Но Аракчеев не обиделся на П.И. Мелесино. Более того, принял новое свое назначение так, будто ше