Спросить
Войти
ИСТОРИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2009. № 3. С. 102-109.
УДК 347. 99 В.А. Воропанов
Челябинский институт Уральской академии государственной службы
ЗНАЧЕНИЕ СУДЕБНО-ЮРИСДИКЦИОННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В УКРЕПЛЕНИИ РОССИЙСКОГО ГОСУДАРСТВА НА ТЕРРИТОРИИ НИЖНЕГО ПОВОЛЖЬЯ И ЮЖНОГО ПРИУРАЛЬЯ В ХУП-ХУШ ВВ.
Сделана попытка проанализировать опыт строительства судебной системы в национальных регионах, выяснить формы, способы и методы, оценить результаты осуществления судебно-правовой политики царского правительства, а также роль судебно-юрисдикционной деятельности в укреплении Российского государства в периферийных областях - Южного Поволжья и Южного Приуралья, вошедших в первой половине XVIII в. в состав Астраханской и Оренбургской губерний.
На рубеже ХХ-ХХ1 вв. ретроспективный анализ эволюции судебной системы России вызывает закономерно растущий интерес отечественных и зарубежных исследователей. Углубленное изучение местных социально-политических и этнокультурных условий функционирования государственно-правовых институтов, региональных особенностей управленческих, судебных, правотворческих практик местных органов власти позволяет выявить основные принципы имперской юридической политики, понять закономерности и специфику становления и развития российской государственности. В настоящей статье сделана попытка проанализировать опыт строительства судебной системы в национальных регионах, выяснить формы, способы и методы, оценить результаты осуществления судебно-правовой политики царского правительства, а также роль судебно-юрисдикционной деятельности в укреплении Российского государства в периферийных областях - Южного Поволжья и Южного Приуралья, вошедших в первой половине XVIII в. в состав Астраханской и Оренбургской губерний.
Успешное решение проблемы геополитического развития России изначально сопровождалось гибким регулированием процессов политико-правовой адаптации присоединенных областей в систему «государства». Особенности положения отдельных территорий России поддерживались созданием специальных центральных учреждений. Общее руководство восточными «землями» и «царствами» с 1590-х гг. осуществлял Приказ Казанского дворца. В 1630-х гг. области за Уральским хребтом отошли в ведение Сибирского приказа. Установление в Южном Приуралье и Сибири высшей юрисдикции самодержавия стимулировало освоение народами смежных территорий. Государство,
© В.А. Воропанов, 2009
определявшее объем налогов и повинностей для каждой группы подданных, выступало гарантом предотвращения межэтнических конфликтов. В частности, сопротивляясь ясачной политике, оказывая неповиновение уфимской администрации, во второй половине XVII в. земли в Зауралье свободно заселяли башкиры. Причины столкновения новопоселенцев основательно разбирались в Казанском и Сибирском приказах. Правительство закрепило право проживания башкирских общин «на Сибирской стороне», расширив территориальную компетенцию Казанского дворца. Население подлежало переписи, земли и угодья - осмотру и межеванию. Обывателям предписывалось впредь проживать «не в убытках, и в роззорении и смертном убивстве» [1, с. 45-66].
Движение государственных границ подтверждалось изъятием периферийных областей из компетенции внешнеполитического ведомства. Так, в 1680 г. Посольский приказ передал в ведение Казанского дворца земли яицких казаков [2, с. 5253]. Отношения с кочевыми соседями России контролировал дипломатический аппарат. Налаживание русско-ногайских связей прервало вторжение в южный регион в 1610-х гг. ойратских племен, однако образованное на территории между Яиком и Волгой «Калмыцкое ханство» также признало вассальную зависимость от московских правителей посредством «шертей». Самодержавие последовательно инкорпорировало юртовских «татар» в сословный строй, удерживало калмыков от грабежа подданных, а также использовало силы кочевников для защиты южных и юго-восточных границ, в международных вооруженных конфликтах и локальных военных действиях.
Ответственность за непосредственное управление приграничными областями возлагалась на воевод, ставших с 1620-х гг. типовой формой местного руководства в России, инструктировавших и рассылавших в «пригороды» и «присуды» членов приказной администрации. В центр Астраханского уезда («царства») назначались воеводы из чинов Боярской думы, в Уфу -дети боярские, подотчетные казанской воеводской избе. Сложившаяся система управления способствовала постепенному осмыслению специфики регионального аспекта. Опыт деятельности местной ад-
министрации аккумулировался в особых нормативно-правовых актах - наказах, злоупотребления полномочиями сдерживались установлением общих запретов и ограничений. Воеводы обязались укреплять и всемерно расширять государственное влияние, вести учет населения, систематизировать и обеспечивать выплату налогов и исполнение повинностей, наконец, осуществлять судебную функцию.
В частности, индивидуальные наказы астраханским воеводам начинались с сообщения маршрута следования к месту службы. Глава администрации принимал печать «царства Астраханского», городские ключи и всю государственную документацию, хранившуюся в приказной палате: государевы наказы, указные грамоты, Уложенную печатную книгу, грамоты из Посольского приказа и Приказа Казанского дворца, а также приходные и расходные книги, списки обывателей и прочее. Регламентация охватывала множество вопросов управленческой деятельности, обусловленной решением прежде всего внешнеполитических задач, начиная с порядка и правил использования государственной печати. Воевода поддерживал обороноспособность крепости и безопасность территории, контролировал внутреннюю и внешнюю торговлю, содержание морской и волжской флотилий, финансовый баланс, состояние хозяйственных предприятий, учет всех разрядов населения, исполнение служб военными, приказными и выборными людьми, принимал противопожарные меры, следил за соблюдением общего правопорядка, призывал к возвращению в кочевья ногайцев и татар, привлекал в подданство окружающие народы, убеждая «в милости великого государя», оказывая «честь и бере-женье» их официальным представителям. Особое внимание уделялось калмыкам, удерживавшимся во избежание этнических конфликтов от приближения к астраханским кочевьям. Мурзы по усмотрению воеводы снабжались зерном, мукою и хлебом. В их улусах запрещалось творить «продажи, убытки, налоги и тесноту», захватывать женщин и детей, «чтоб тех калмыков и нагайцов и едисанов не ожесточить и из под государские высокие руки из под Астрахани не отогнать». На членов местной администрации не рас-
пространялось право покупки и крещения людей из улусов. За православных невольников и беглецов полагался выкуп деньгами и товарами, их выдача не позволялась, несмотря и на «большую докуку» владельцев. Торговля лошадьми проводилась в «ордобазарных станицах», продавцов провожали во внутренние области страны. Воевода обязался не только «держать ласку и привет» к кочевым соседям и «во всем их великого государя жалованьем обнадеживать», но и «шатости в них проведывать всякими мерами тайно», «держать береженье и остерегательство великое» на различные обстоятельства. Не позволялись вход в Астрахань вооруженным лицам, большим группам гостей, пребывание в городе в ночное время. Крещеные выходцы из степи записывались в посадские и жилецкие люди, но не в стрельцы или солдаты. В Астрахани содержался Аманатский двор [3].
Предоставление правосудия оценивалось как одно из важнейших средств обеспечения общественного порядка и увеличения доверия подданных к государевой власти. Воеводы Астрахани и Уфы, как и иных удаленных от Москвы территорий, получали специальные полномочия и наставления в сфере осуществления правосудия. Глава астраханской администрации самостоятельно применял высшую меру наказания к выходцам из непривилегированных сословий, делая доклады в Приказ Казанского дворца [4, с. 105]. Имущественные претензии в восточных провинциях удовлетворялись воеводами без ограничений в сумме иска [5]. Обремененность исполнением разнообразных обязанностей не позволяла государственным органам регулярно вмешиваться во внутригрупповые отношения населения. Несмотря на важность адаптирующей роли официального суда, единых принципов отправления правосудия в национальных областях не вырабатывалось. Компетентность воевод оставалась неудовлетворительной, установки наказов
- лаконичными. Так, от астраханского воеводы требовалось «русских людей и ногайских и юртовских татар и тезиков и всяких иноземцов оберегать, чтоб никому ни от кого никакого насильства и обид не было, и расправу между ими чинить в правду, и розни б им меж себя ни в чем не чинить, чтоб рознью их в Астрахани,
великаго государя делу какия порухи не учинилось» [6]. Монополизировав право на уголовное преследование, правительство оставило подданным альтернативные процедуры разбора мелких правонарушений и решения имущественных споров земскими, а также родовыми и духовными судами на основе местных источников права.
Тем не менее государственная организация правосудия стремилась учитывать культурно-языковые и религиозные особенности местных социумов. Если в Казани действовала особая Татарская судная изба, в Арзамасе - Приказ мордовских дел в лице квалифицированных подьячих, то в пограничной Астрахани формировалась практика функционирования смешанного суда с участием служилых людей и этнической знати. Модель судоустройства и особенности юрисдикционной деятельности в регионе соответствовали целям, задачам и реальным условиям государственного строительства. Избранию судебных представителей для прекращения конфликтов в среде полукочевого и кочевого населения способствовала компактность проживания и единство социальной организации как астраханских татар, так и калмыков. При разборе дел мусульмане апеллировали к нормам шариата, калмыцкие бодокчеи обращались к Степному уложению, составленному в 1640 г. на основе монголо-ойратских обычаев и письменных нормативных источников, чиновники пользовались общерусским законодательством. Несогласных судей к компромиссу приводили воевода и хан. Участие в урегулировании российско-калмыцких отношений принимали зайсанги аймаков и начальники поволжских городов, действовавшие на основе сложившихся прецедентов. Так, на основании выявленного в степи следа или факта родовой принадлежности обвиняемого калмыки несли коллективную ответственность за отгон скота. Русских подданных, задержанных в степной области, зай-санги доставляли в города. Преступления против калмыков на правом берегу Волги, закрытом для летних кочевий, не имели юридических последствий. Русско-калмыцкие представители командировались в торговые места для прекращения ссор и удовлетворения претензий разноязычных обывателей [7, с. 91-147]. Характер и качество взаимодействия самостоятельных право-
вых культур обусловливались политическими процессами.
Действие государственной власти на пространстве Южного Урала ослаблялось отсутствием новых административных центров. Межэтнические конфликты, связанные со стихийным наплывом переселенцев, приводившие к убийствам и массовым столкновениям в удаленных от Уфы местностях, не привлекали должного внимания воевод [8, с. 481-482]. В Зауралье, жаловались сибиряки в конце XVII в., башкиры «под суд Тоболеск в остроги и слободы к прикащиком не даются, чинятся ослушны; а от Уфинскаго городу живут в дальности, больше осми сот верст» [1, с. 55]. Башкиры четырех традиционных административно-территориальных единиц - Казанской, Ногайской, Осинской и Сибирской дорог, ежегодно съезжались для судебных дел в центр края, однако воеводы, в целом, не справлялись со своими обязанностями, стремясь к извлечению личной выгоды из осуществления полномочий, часто нарушая правовые обычаи, противореча законодательству. Иски башкир документировались для взятия пошлин, сыскные сборы не регламентировались, мировые соглашения не избавляли стороны от явки в Уфу. Воеводы продавали труд осужденных, использовали заключенных в частных услугах [8, с. 490-491]. Волокита и взяточничество чиновников снижали авторитет государства, побуждая истцов обращаться к привычным для них формам суда в пределах родовой «волости».
В первой половине XVIII в. интенсивность регионально-ориентированного законотворчества соответствовала текущим задачам институциональной, социальной, правовой интеграции территорий и часто зависела от состояния международных отношений. Деконцентрация государственных полномочий в пользу губернаторов на пике Северной войны приблизила административно-судебную власть к населению, вызвав структурную реорганизацию центрального аппарата. Закрылись Казанский и Сибирский приказы. Отраслевой принцип управления становился доминирующим, но единообразие организации правительственных учреждений не могло охватить всех областей Российской империи. Особая инструкция астраханскому губернатору воспроизвела требования наказов воеводам XVII в. [9] Царь-
реформатор отказался от создания в Южном Поволжье надворного суда, оставив губернатора единоличным руководителем подотчетных судебных органов как типовых (обер-ландрихтер, губернский магистрат), так и специальной подсудности (контора татарских и калмыцких дел) [10]. Администрация вытесняла из уголовного процесса калмыцкое право. К жителям улусов, обвиненным в совершении тяжких преступлений, применялись пытки и смертная казнь. Калмыцкая элита безуспешно настаивала на разработке законодательства, учитывавшего традиции кочевников. Уголовно-правовые требования верховной власти проникли в договоры с национальными лидерами [11].
В 1728 г. население Южного Урала добилось повышения статуса региона путем выведения уфимского воеводы из подчинения казанскому губернатору. Сенат подтвердил действие жалованных грамот, выданных башкирам, и сообщил обывателям о строгом наставлении нового воеводы П. Бутурлина «никакого озлобления и обид и налог отнюдь никому никаких не чинить и нападками взятков ни с кого никакими мерами не брать, и подчиненных своих до того не допускать». Сбор ясака полагался в привычных объемах, установленные сроки и без участия служилых людей. Согласно новой инструкции глава уфимской администрации обязался «суд и расправу чинить между русскими людьми по Уложенью и по указам, а между башкирцов так, как прежде такие суды были чинены, по прежним данным воеводским наказам в правду, не чиня никому продолжения и волокиты» [12, с. 29]. Реальное утверждение уголовной юрисдикции и обеспечение общественного порядка в «Уфимской провинции» зависели от развития общей системы государственного управления, на чем настаивала горнозаводская администрация Среднего Урала [13, с. 286-287].
Отправка в 1734 г. Оренбургской экспедиции для основания на границе с казахской степью нового центра российского политико-экономического влияния спровоцировала крупное выступление башкир (1735-1741 гг.). Политическая администрация признала главным источником народного возмущения произвол и бесконтрольные поборы местных чиновников, подвергшихся уголовному пресле-
дованию. Жестоко подавляя восстание, уполномоченные лица искали средства для умиротворения населения, упорядочивали налогообложение с учетом нарушения родовых связей среди башкир, равномерно распределяли повинности с включением пришлых крестьян, пресекали массовые правонарушения в гражданской сфере. Уже в январе 1735 г. начальник экспедиции И.К. Кирилов сообщил правительству, что «суд застал по здешнему народу весьма обидной». В период репрессивных действий руководство комиссии отказалось от создания в регионе смешанных судов с участием представителей местной социальной элиты, однако указ Сената узаконил разбор мелких уголовных дел в третейских судах без обращения в государственные органы [12, с. 32]. В марте 1738 г. очередной начальник экспедиции В.Н. Татищев наставлял провинциальную канцелярию: «Главное
дело есть, чтобы суд и расправа было бес-продолжительное и по законам беспристрастное, чим такие дикие народы наипаче в добром порятке и покорности со-держаны быть могут». Административно-террито-риальная система на Южном Урале усложнилась. В.Н. Татищев ввел право апелляции на решения подчиненных должностных лиц и определил служащим в виде особого исключения жалованье [14, с. 145-146].
В 1744 г. в России возникла Оренбургская губерния. Глава губернской администрации наделил старшин башкирских волостей служебными инструкциями и формальными полномочиями низшего суда [8, с. 515]. Тогда же губернские чиновники учредили для крещеных калмыков, выведенных из улусов в Ставрополь-на-Волге, специальный орган управления
- «Калмыцкий суд», организованный по типу традиционного Зарго, в составе этнического лидера, войсковых полковника, судьи, писаря и трех зайсангов, ежегодно переизбиравшихся «из лучших людей». Решения, основанные на кочевом праве, могли обжаловаться в губернской канцелярии. Для приговоров подсудимых к смертной казни и ссылке требовалось утверждение губернатором. Пересылке в Оренбург подлежали дела о поземельных и владельческих спорах [15].
Схожие задачи закрепления периферийных территорий, поддержки процес-
сов колонизации и хозяйственного освоения, строительства городов и казачьих пунктов, развития промыслов и торговли, усиления политического и экономического влияния империи одновременно решались в Нижнем Поволжье. В.Н. Татищев, переведенный в 1741 г. в Астраханскую губернию, вновь обратил особое внимание на обеспечение правосудия в регионе. Реорганизация местного управления в Астрахани охватила колонии торговых выходцев с Южного Кавказа, из Средней Азии, Персии и Северной Индии. Итогом осмысления роли диаспор стали указы Сената 1744-1746 гг., подтвердившие право поселения иностранцев без обязательной регистрации, свободу исполнения религиозных обрядов, льготы коммерческой и промышленной деятельности, определившие исключительные правила налогообложения. «Суд и расправу» в среде «армян», «индейцев» и «татар» полагалось «чинить по их законам и по прежнему обыкновению, дабы тем оным иноверцам к астраханскому житию придать охоту». Сенат санкционировал учреждение «рат-хауза» в качестве общего органа самоуправления колонистов [16]. На основании указа с января 1747 г. правосудие в среде астраханских армян осуществляли ежегодно избираемые представители общины на основе национального «Судебника» [17, с. 5-23].
Согласно оценке В.Н. Татищева назначаемые в «Татарскую контору» судьи, мурзы и табунные головы пренебрегали исполнением обязанностей. Родоначальники не владели русским языком, не показали знаний ни русского законодательства, ни шариата, ни национальных обычаев. Губернатор обновил состав представительного суда и установил ценз грамотности для кандидатов в судебные заседатели [18, с. 317-319]. Во второй половине 1740-х гг. хан Дондук-Даши, признав несоответствие норм Уложения 1640 г. реалиям общественной жизни, совершил изменения в национальном праве, введя телесные наказания и членовредительство для населения улусов за совершение воровства, грабежей, разбоя и убийств, одобренные Коллегией иностранных дел. Под давлением дипломатического ведомства с 1756 г. на калмыков, совершивших умышленное убийство, распространили общее наказание кнутом с последующим
вырезанием ноздрей, клеймением, заключением в кандалы и ссылкой в казенные работы. Местом отбывания наказаний для осужденных из Астраханской и Оренбургской губерний являлась прибалтийская крепость Рогервик [7, с. 102-147].
С воцарением Екатерины II процессы государственно-правовой унификации в России усилились. Уже указ от 13 января 1765 г. установил подсудность диаспор Астрахани местному магистрату, напомнив о свободном участии в выборах бургомистров и ратманов «армянами» и «татарами». Монарх признал важную роль обычаев, укоренившихся в среде колонистов, повелев «внутреннюю юрисдикцию оставить в их благоучреждение» и рекомендовав открыть общее присутственное место с отделениями для христиан, мусульман и индусов («идолопоклонников») для словесных разбирательств имущественных споров между обывателями и их приезжими соплеменниками. Индийцы уклонились от правительственного предложения [19].
Принципиальные изменения в организацию отечественной системы правосудия внесла губернская реформа 1775-1785 гг., передавшая исполнение судебных функций самостоятельным государственным учреждениям. Самодержавие поощряло участие обывателей в практике управления и суда путем укрепления корпоративной структуры и обновления системы мер правовой защиты населения. Новая судебная система включала три ветви уездных и губернских инстанций и формировалась в строгом соответствии с численностью сословий, а также размерами провинций. Таким образом, в 4 уездах Астраханской провинции Кавказского наместничества в качестве первой инстанции для дворян, их крепостных людей и разночинцев открылось 2 уездных суда, для городских сословий - 2 городовых магистрата и 1 ратуша, для сельских сословий - 2 нижних расправы. В Уфимском наместничестве к концу реформы действовало 5 уездных судов, 3 магистрата с подчинением им старост и словесных судей прочих уездных центров и заштатных поселений, 1 ратуша и 12 нижних расправ [20]. Ратуша, учрежденная для общины торговых татар Сеитовской слободы под Оренбургом, переименованной в посад, являлась органом этносословного
самоуправления [21]. Башкиры и мещеряки с учетом их компактного проживания, особенностей и близости правового положения вошли в юрисдикцию 6 отдельных судов: в 4-х уездных центрах Южного Урала функционировали нижние расправы с официальным вторым номером [22].
Общие суды второй инстанции (верхние земские, губернские магистраты и верхние расправы) образовались в соответствии с протяженностью областей в каждом из провинциальных центров. Ввиду высокой степени социальноэтнической разнородности населения монарх дополнительно учредил для Астраханской области нижний и верхний надворные суды, разбиравшие дела с участием чиновников, крепостных людей, иностранцев, беглых лиц, беспаспортных переселенцев [23]. Третью инстанцию в местной судебной системе составили губернские палаты уголовного и гражданского суда.
Работу компетентных учреждений разгружали совестные и городские словесные суды, земская и городская полиция, органы заводского управления, родового и сельского самоуправления, а также сословной опеки. После опубликования жалованной грамоты городам (1785 г.) органы самоуправления астраханских диаспор подверглись форсированной интеграции. Городовое положение юридически разделило иноземцев Астрахани на две части, ослабив экономические позиции приезжих коммерсантов, временно расстроив сложившуюся систему управления. «Азиатский армянский» и «Азиатский магометанский» суды сменило «Армянское присутствие», учрежденное в качестве низшего словесного суда для лиц, не зарегистрировавшихся в гильдиях или посаде [24]. Армянское присутствие подчинялось губернскому магистрату как ревизующей и апелляционной инстанции
[25]. Колонисты, вступившие в подданство, обладали правом избираться в совестный суд и губернский магистрат [26].
Основу населения в Нижнем Поволжье составили вольнопоселенцы и беглые частновладельческие крестьяне, постепенно легализовавшиеся в статусе земледельцев, промысловых работников, населявших города провинции. Государством востребовался и организовывался росший
контингент полиэтничного казачества. В крае не прекращались миграции и этническое смешение кочевых и полукочевых объединений татар, ногайцев, калмыков, казахов, кыргыз, туркмен, инфильтрация степных жителей в российские сословия. Местная администрация ослабляла юридическую фрагментированность населения, ликвидируя мелкие сословные разряды, инициировала вовлечение этнических групп в систему государственных повинностей, узаконивала пребывание вольнопоселенцев. Должности, замещавшиеся по выбору, стали важным инструментом государственного влияния в регионе. Нижние расправы, образованные в Астрахани и Черном Яре, охватили казачьи станицы, крестьянские общины, рыбацкие и промысловые учуги и ватаги, аулы и улусы оседлых и полукочевых татар, чьи представители были призваны сотрудничать с бюрократическими структурами. Русское и ногайско-татарское население в равной степени представлялось в уездных и губернских судах [27]. Личный состав учреждений пополнялся чиновниками из знати коренных жителей региона [28]. Трансформация политикоправовых отношений губернской администрации с калмыцкой элитой привела к передаче дел о калмыках в уездные суды [29, с. 142-147].
В нижние и верхние расправы, совестный суд Уфимского наместничества в 1784-1796 гг. избиралось 70 судебных представителей. В штате земской полиции, уполномоченной разбирать мелкие судебные дела, служило еще 28 сельских заседателей. Личный состав судей в расправах формировался в соответствии с нормативно-правовыми актами, а также численностью и активностью сословий. В 1782-1783 гг. вакансии заседателей заняли зажиточные и, как правило, грамотные поселяне, укрепившие житейские позиции обретением опыта государственной службы [30]. Связи и отношения, сложившиеся среди служилых людей, создавали преимущества низшей администрации при выдвижении кандидатов. Тем не менее, в условиях политической стабильности влияние рядовых башкир на официальные институты самоуправления заметно возросло, выбор кандидатов для занятия как административных [31], так и судебных должностей предполагал об-
щественное согласие и доверие. Команды полным составом участвовали в выборах поверенных, свободно подавая голоса, выставляя подписи и тамги под баллотировочными листами [32].
Выборность заседателей в общих судах первой и второй инстанций положительно сказалась на реализации юридических требований верховной власти, способствовала продуктивному взаимодействию государственных учреждений, налаживанию взаимопонимания между выходцами из разных сословий и этносов на основе официального права. Огосударствление и унификация судебной сферы проводились путем апробации форм и обрядов, привычных для населения. Заседатели-христиане публично присягали на верность службе в храме, мусульмане -на Коране в присутствии муллы [33]. Нередким являлось избрание исламских духовных лиц, приводивших к присяге свидетелей и совестивших ответчиков, членами судейских коллегий. Суды снабжались текстами основных законов, переведенными на тюрки [34]. Двуязычный характер носили материалы следствия и суда [35]. Работу государственных органов облегчали штатные переводчики-толмачи, нанимавшиеся из местных обывателей [36]. В судах вырабатывалась общероссийская практика решения уголовных дел, защиты здоровья и личного достоинства подданных, удовлетворения имущественных интересов. Открытость органов власти стимулировала противодействие частных лиц и коллективов злоупотреблениям должностных лиц.
Таким образом, особенности судебного строительства в периферийных областях России XVII-XVIII вв. определялись закономерностями геополитической эволюции имперского государства. Юридическая политика самодержавия последовательно укрепляла правовой суверенитет верховной власти в провинции, повышала значение официального права в повседневной жизни гетерогенного населения, усиливала давление имперского правового поля на зависимые народы. Уголовная юрисдикция исполнительных органов расширялась по мере упорядочения социально-правовой организации населения, умножения средств административного воздействия и контроля над подданными. Государственный суд превращался в ин-
струмент охраны формируемого правопорядка, привилегий элиты, гаранта общественной стабильности и безопасности. Полиэтничные общины апеллировали к официальному праву во всех ситуациях, неразрешимых низшим руководством или духовными пастырями. Правоприменительная практика вырабатывала общие принципы взаимодействия местных правовых культур. Соблюдая юридический плюрализм, местная администрация
стремилась к институциональному оформлению традиционного правосудия, его интеграции в единую судебную систему. Результаты многогранной деятельности государства в областях Южного Поволжья и Южного Приуралья, близких географически, связанных перспективами хозяйственного освоения, широким взаимодействием этносов и культур, позволили абсолютистскому правительству во второй половине XVIII в. вовлечь жителей периферийных провинций в процессы активной правовой унификации. К концу XVIII в. в рассматриваемых регионах России официальное правосудие было востребовано широкими слоями населения, сложились необходимые условия для дальнейшего развития юрисдикционной деятельности государственных органов.
[1] Пермская летопись. Часть вторая. 1695-1701 гг.
/ сост. В. Шишонко. Пермь, 1887.
[2] См.: Витевский В.Н. И.И. Неплюев, верный слу-
га Отечества, основатель Оренбурга и устроитель Оренбургского края. Казань, 1891.
[3] См.: Наказ Астраханскому воеводе М.С. Пушки-
ну 1679 года. Астрахань, 1947.
[4] Котошихин Г.К. О России в царствование Алек-
сея Михайловича // История России и Дома Романовых в мемуарах современников. М., 2000.
[5] Соборное уложение 1649 года. Л., 1987. Гл. XIII.
Ст. 3.
[6] ПСЗ РИ. Собр. I. Т. IV. № 1792.
[7] Пальмов Н.Н. Этюды по истории приволжских
калмыков. Ч. II. Астрахань, 1927.
[8] Материалы по истории Башкирской АССР. Т. III.
М.; Л., 1949.
[9] ПСЗ РИ. Собр. I. Т. VI. № 3622.
[10] Серов Д.О. Надворные суды в судебной системе России (1719-1727 гг.) // Журнал российского права. 2004. № 12. С. 134.
[11] ПСЗ РИ. Собр. I. Т. VII. № 4576.
[12] Законы Российской империи о башкирах, мишарях, тептярях и бобылях. Уфа, 1999.
[13] Геннин В.И. Уральская переписка с Петром I и Екатериной I. Екатеринбург, 1995. С. 286-287.
[14] Материалы по истории Башкирской АССР. Т. I. М.; Л., 1936.
[15] ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XXVII. № 21025.
[16] Там же. Т. XII. № 8919, 9311.
[17] Погосян Ф.Г. Астраханский армянский судебник: автореф. дис. ... канд. ист. наук. Ереван, 1964.
[18] Татищев В.Н. Записки. Письма. 1717-1750 гг. // Научное наследство. Т. 14. М., 1990.
[20] ГААО (Государственный архив Астраханской области). Ф. 476. Оп. 1. Д. 297. Л. 1-3.
[21] ПСЗ РИ. Собр. I. Т. Хин. № 17494. С. 260-263.
[22] Там же. Т. XXII. № 16089.
[23] Там же. Т. XXI. № 15324; ОГАЧО (Объединенный государственный архив Челябинской области). Ф. 44. Оп. 1. Д. 38. Л. 6.
[24] ГААО (Государственный архив Астраханской области). Ф. 419. Оп. 1. Д. 117, 119, 161, 309, 320, 559, 563 и др.
[25] ГААО. Ф. 412. Оп. 6. Д. 107. Л. 1.
[26] ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XXII. № 16356.
[27] ГААО. Ф. 412. Оп. 1. Д. 407. Л. 8 об.; Ф. 421. Оп. 1. Д. 32. Л. 3; Ф. 423. Оп. 1. Д. 414. Л. 2; Д. 54. Л. 2-5; Оп. 2. Д. 54. Л. 2; Ф. 476. Оп. 5. Д. 103. Л. 2-5.
[28] ГААО. Ф. 423. Оп. 1. Д. 54. Л. 2-5.
[29] Максимов К.Н. Калмыкия в национальной политике, системе власти и управления России (XVII-XX вв.). М., 2002.
[30] ЦГИА РБ (Центральный государственный архив Республики Башкортостан). Ф. 1. Оп. 1. Д. 17. Л. 124-143, 198; Ф. 346. Оп. 3. Д. 1. Л. 2-3.
[31] ОГАЧО. Ф. 117. Оп. 1. Д. 11. Л. 126-128 об.; Д. 17. Л. 191 об.-196 об., 303-304 об.
[32] Там же. Д. 14. Л. 30-37.
[33] ОГАЧО. Ф. 115. Оп. 1. Д. 40. Л. 27-27 об.; ЦГИА РБ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 365. Л. 58.
[34] ОГАЧО. Ф. 115. Оп. 1. Д. 99. Л. 11-12.
[35] ОГАЧО. Ф. 117. Оп. 1. Д. 4. Л. 156; Д. 11. Л. 11; Д. 14. Л. 133-135.
[36] ОГАЧО. Ф. 115. Оп. 1. Д. 40. Л. 27-27 об.
