Спросить
Войти
В.Ю. Волошина
ПОДГОТОВКА НАУЧНО-ПЕДАГОГИЧЕСКИХ КАДРОВ В ВУЗАХ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ В 1920-1930-е гг.
Статья посвящена совершенно не изученной теме в истории зарубежной русской науки. В ней анализируется опыт подготовки научных кадров в русской эмиграции. Он был схожим с практикой, существовавшей в России до Великой Октябрьской революции. На основе различных информационных ресурсов, но, преимущественно, Пражской коллекции, автор показывает, что попытка восстановления прежней системы подготовки научных и педагогических кадров за рубежом не удалась. Особенно это касается магистерских экзаменов и защит диссертаций.
После величайшей катастрофы, разразившейся в России в 1917-1920-х гг., в зарубежье в силу разных обстоятельств оказалось значительное число русских ученых. М.М. Новиков, в течение 16 лет возглавлявший Русский народный университет в Праге, один из организаторов вузовского образования в зарубежье, в брошюре «Русская научная организация и работа русских естествоиспытателей за границей. Опыт введения в русско-эмигрантскую научную библиографию» отмечал, что точную регистрацию ученых, добровольно покинувших свою Родину или изгнанных советской властью, провести невозможно, ибо они рассеяны почти по всему пространству земного шара и часто работают в каких-либо иностранных учреждениях, с которыми они до известной степени ассимилировались, так что их трудно разыскать. Но в результате анкеты, проведенной Русским научным институтом в Белграде в 1931 г., удалось установить имена 472 русских ученых, оказавшихся за рубежом. Среди них насчитывалось 5 академиков и около 140 профессоров российских университетов и специальных высших школ. Однако, по его мнению, «действительная цифра должна быть несколько выше 500». При этом он подчеркивал, что «многие приобрели профессорское звание уже за границей» [1. С. 8]. Действительно, эти цифры не могут считаться полными, так как анкетирование, о котором упоминал М.М. Новиков, не было ни обязательным, ни повсеместным. В них не учтены многие ученые, которые к тому времени оставили занятия наукой или числились в заграничной командировке. С точки зрения П.Е. Ковалевского, известного историка и общественного деятеля русского зарубежья, «общая цифра всех научных работников старшего и среднего поколения в зарубежье может быть исчислена не менее чем в тысячу, а с молодым поколением, подготовившимся уже за границей или даже родившимся за рубежом, она должна быть даже удвоена» [2. С. 79]. Эти авторитетные свидетельства позволяют, во-первых, судить о масштабах эмиграции из России профессорско-преподавательского состава. В 1913 г. в российских университетах численность профессоров и преподавателей составляла 1374 человека [3. С. 262]. Во-вторых, они показывают, насколько активно велось воспроизводство профессорских кадров в зарубежье.
Проблемы, связанные с организацией и функционированием русских эмигрантских вузов в 1920-30-е гг., привлекают внимание современных отечественных и зарубежных исследователей [2, 5-9]. Однако подготовка профессорско-преподавательских кадров в зарубежье еще не стала предметом специального изучения. Вместе с тем она являлась одним из основных аспектов деятельности Союза русских академических организа-
ций за границей, фактически выполнявшего функции Академии наук в зарубежье. Целью настоящей статьи является реставрация истории воспроизводства профессорско-педагогических кадров в среде русской эмиграции в 1920-30-е гг.
Известно, что послеоктябрьская эмиграция, считая свое изгнание временным, не желала ассимиляции. Она стремилась на чужбине возродить институты и традиции, существовавшие в дореволюционной России. Это прежде всего относится к системе высшего и среднего образования и, в частности, к сложившейся ранее практике подготовки научно-педагогических кадров. Основным источником пополнения университетов профессорско-преподавательскими кадрами в России, начиная с 1863 г., был институт профессорских стипендиатов. Лица, желающие посвятить себя преподаванию и научной деятельности, после успешного окончания университетского курса оставлялись при университете или направлялись в другой университет для подготовки к сдаче магистерских экзаменов, написания и защиты диссертаций на степень магистра, а затем доктора наук. В 1864 г. Министерство народного образования утвердило Положение об испытаниях на ученые степени, а в 1867 г. - «Правила о лицах, оставляемых при университетах и командируемых за границу для приготовления к профессорскому званию». Этими документами, а также Уставом 1884 г. в дореволюционной России регламентировалась деятельность профессорских стипендиатов.
Подготовка была рассчитана по меньшей мере на 4 года. На это время «аспиранту» предоставлялась стипендия в размере 1200 рублей в год (данные на 1914 г.), которая с лихвой покрывала все необходимые расходы на жизнь и занятия наукой [3. С. 127]. Претенденты на ученую степень должны были сдать устный магистерский экзамен не менее чем по трем предметам. Это давало право на занятие должности приват-доцента любого российского университета. Для получения ученой степени магистра соискатель, сдавший экзамен, должен был представить диссертацию, одобренную университетской комиссией. Как правило, в качестве диссертации предоставлялась опубликованная работа. Защита называлась «диспутом», о дате проведения которого объявлялось заранее. Председательствовал на диспуте ректор или проректор, присутствовали все профессора и преподаватели соответствующего факультета, профессора с других факультетов, специалисты из других организаций, студенты. Специализированные ученые советы отсутствовали. Вопрос о присуждении степени демократично решался сообществом ученых.
В начале защиты зачитывались биография соискателя и список его научных достижений. Затем высту-
пали официальные оппоненты (не менее двух), назначенные заранее университетом, неофициальные оппоненты и все желающие. На высказанные критические замечания соискатель должен был обстоятельно ответить по каждому пункту. Обычно диспут занимал 5-7 ч. По окончании дискуссии в тайном голосовании принимали участие все преподаватели факультета, пришедшие на диспут. Вопрос решался простым большинством [10. С. 76].
Защита магистерской диссертации позволяла претендовать на должность экстраординарного профессора. Из-за более высоких требований к претендентам на степень доктора большинство отечественных профессоров имели лишь магистерскую степень. Степень же доктора присваивалась тем ученым, чьи диссертации имели фундаментальное научное значение. В редких случаях, когда соискатель был хорошо известен, ему присваивалась сразу степень доктора в соответствии со значительными достижениями и выдающимися результатами. Подобные случаи были крайне редки. Можно назвать лишь выдающихся ученых, получивших степень доктора при защите магистерской диссертации, - философа В.С. Соловьева, статистика А.А. Чупрова, экономиста П.Б. Струве [3. С. 129].
Оказавшись вдали от Родины, потеряв прежний статус, русские ученые уже с 1921 г. начинают консолидироваться и создавать академические группы, ставившие целью моральную и материальную взаимопомощь, содействие развитию русской науки за границей, содействие студенчеству в продолжении образования. В целях координации деятельности наиболее активные академические группы, возникшие в Великобритании, Париже и Берлине, а также Общество Русских Ученых в Королевстве Сербии, Хорватии и Словении выступают с инициативой созыва съезда. Его организация была возложена на Парижскую академическую группу. Она сформировала оргкомитет в составе А.И. Анциферова, Ю.В. Ключникова и Н.М. Могилянского. Впоследствии в него еще вошли члены пражской группы А. С. Ломша-ков, Н.В. Ястребов, Е.В. Спекторский, В.А. Францев и А.И. Глазунов [11. С. 58].
ситетах. С этой целью съезд предложил ввести в уставы академических групп положение, в силу которого действительными членами их могут быть преподаватели вузов, выдержавшие магистерский или соответствующий ему экзамен, а также лица, имеющие ученые степени. К работе академических групп могли привлекаться также и лица с небольшим педагогическим стажем и без ученых степеней. Но в постановлении съезда «Об учреждении Союза» было признано целесообразным деление академических групп на действительных членов, отвечающих требованиям научного и педагогического ценза, и членов-сотрудников, цензу этому не соответствующих, но имеющих отношение к научнопедагогической деятельности. При рассмотрении вопросов академического характера действительные члены должны были обладать правом решающего голоса [11. С. 73-74].
Несмотря на то что для уехавших из России ученых очень важной была проблема трудоустройства и неизбежной в связи с этим конкуренции, они все же понимали значимость подготовки новых профессорско-педагогических кадров. Вопрос о подготовке молодых ученых был включен в повестку дня I съезда и обсуждался как на пленарных заседаниях, так и на заседаниях специальной комиссии. По результатам обсуждения съезд принял постановление «О положении русских ученых за границей и о лицах, подготовляющихся к профессуре». Оно сохраняло институт профессорских стипендиатов и фиксировало, что основным условием допущения к магистерскому экзамену по-прежнему должно быть окончание русского или заграничного университета. Каждая академическая группа получала право создавать по факультетскому признаку особые испытательные комиссии для производства магистерских экзаменов и допущения аспирантов к защите магистерских и докторских диссертаций. Опасаясь профанации деятельности комиссий, постановление строго оговаривало их состав. В комиссии должны были входить не менее 5 человек, 4 из которых обладали бы русской ученой степенью магистра или доктора данного факультета. Что касается пятого члена, то он мог быть «лицом хотя бы не имеющим степени, но читавшим в какой-либо русской высшей школе университетского типа обязательный курс по своему предмету» [11. С. 77].
Понимая, что академические группы были малочисленными и имели весьма случайный персональный состав, участники съезда пришли к выводу о необходимости приурочивания защит к очередному общему съезду академических организаций. В этом случае они должны были проходить публично на съезде, при обязательном участии тех лиц, на основании отзыва которых диссертация допускалась к защите. О готовящемся диспуте все академические группы должны были извещаться не менее чем за 3 месяца. В те из них, где состояли авторитетные ученые по данной специальности, следовало присылать необходимое количество экземпляров диссертации для ознакомления и возможного участия в диспуте.
Печатание научных трудов для эмигрантов представляло серьезные трудности, поэтому в порядке исключения в вышеназванном постановлении допускалось представление к защите рукописей, написанных
не только на русском, но и «на любом из доступных оценивающей коллегии иностранных языков». Интересно, что это исключение вызвало жаркие споры. Многие ученые считали, что даже в условиях экстремального эмигрантского быта нельзя снижать высоких требований к соискателям ученых степеней. Так, председатель русской академической группы в Париже, профессор Е.В. Аничков считал, что представление рукописи вместо опубликованной работы нарушает принцип публичности защиты. «Когда диссертацией признается рукописное сочинение, одобренное двумя референтами,... мы заходим слишком далеко. Напечатанная работа подвергается обсуждению в печати, она читается или может быть прочтена. Этим самым защита диссертации получает характер публичности. То обстоятельство, что книга выпущена на суд читающей публики, дает вес присужденной степени. Я не представляю себе, чтобы можно было считать себя магистром или доктором лишь потому, что где-то лежит несколько экземпляров рукописи, которую нашла удовлетворительной . кучка ученых, как бы учены они ни были» [11. С. 78].
Во всем прочем защита должна была проходить на тех же основаниях и в тех же формах, которые существовали в дореволюционной России. Сохранялись прежние разряды наук, по которым присваивались ученые степени. На последующих съездах русских академических организаций за границей ученые на раз возвращались к этому вопросу, внося коррективы в сложившуюся практику. Так, по «Положению о производстве испытаний на степень магистра, степень доктора медицины и звание адъюнкта и о защите магистерских, докторских и адъюнктских диссертаций», утвержденному
II съездом в октябре 1922 г., в состав испытательных комиссий следовало включать не менее 5, а не 4, как ранее, обладателей ученых степеней. В них могли также включаться лица, «хотя и не имеющие степени, но читавшие обязательный по предмету их специальности курс в правительственных или иных, пользовавшихся в отношении преподавания и присуждения дипломов одинаковыми с ними правами высших учебных заведениях». Однако численность последних не должна была превышать половины числа членов комиссии, обладающих ученой степенью. В случае отсутствия в данной академической группе необходимого числа ученых со степенями их можно было пригласить из других организаций. Кроме того, обязательным становилось присутствие в комиссии специалиста по соответствующей или родственной с нею научной отрасли, по предмету которой проходила защита [11. С. 150]. Четкое определение норм представительства свидетельствует о том, что научное сообщество относилось очень серьезно к организации испытательных магистерских экзаменов и защит. Вышеназванный документ вводил еще одно очень важное правило: «В видах достижения возможно широкой проверки научных достоинств диссертации, один или несколько экземпляров каждой диссертации препровождается. в местное публичное книгохранилище с доведением об этом до сведения Правления Союза русских академических организаций заграницей» [11. С. 151]. С увеличением численности академических организаций те из них, в состав которых
входил более 20 профессоров и магистров, получили право устраивать защиту «в публичном общем собрании академической организации». Но их решение о присвоении ученой степени подлежало обязательному утверждению в Совете Союза русских академических организаций, а впоследствии на съезде [11. С. 152].
Хотя формально создавать испытательные комиссии могла любая академическая группа, первоначально вели прием магистерских экзаменов и организовывали защиту диссертаций только две наиболее авторитетные и многочисленные академические группы: пражская и парижская. Это объясняется, правда, не только персональным составом этих групп, но и более выгодными материальными условиями, сложившимися в этих центрах русского научного зарубежья. В рамках Русской Акции чешское правительство с сентября 1921 г. стало выделять кредиты для оказания помощи русским ученым. Последние были разделены на три категории: ординарные и экстраординарные профессора, другие преподаватели бывших российских вузов и оставленные для подготовки к профессорскому званию. Каждой из категорий выделялась ежемесячная стипендия соответственно по 2400, 1600 и 1200 чешских крон. Семейные могли получать еще ежегодно на содержание семьи 14000 чешских крон. Кроме того, выдавалось единовременное пособие (50000 чешских крон) на переезд ученых в Чехословакию. По третьей категории в Праге в 1921 г. было выделено 15 вакансий [13. Л. 1]. Получившие их должны были раз в полгода представлять подробный отчет о своей деятельности в Учебную Коллегию, занимающуюся распределением средств. Часть аспирантов стипендию не получали и должны были самостоятельно искать средства к существованию. Парижская академическая группа также имела достаточно устойчивое материальное положение за счет средств Земгора и других фондов.
В мае 1922 г. в Праге открылся Русский юридический факультет, который работал на основе программы дореволюционных российских университетов. Наряду с обучением студентов здесь велась активная работа по подготовке профессорско-преподавательских кадров. Факультет получал 8 вакансий для профессорских стипендиатов. Первоначально их контингент состоял из тех, кого еще до революции и Гражданской войны оставили для приготовления к профессорскому званию (К.И. Зайцев, Н.С. Жекулин, П. А. Остроухов, П.Н. Савицкий, Г.Н. Михайловский, М. А. Циммерман, М.В. Шахматов, Я.Д. Садовский). Затем число профессорских стипендиатов стало пополняться и за счет собственных выпускников (И.И. Лаппо, С. Л. Волкобрун, А.И. Голан, Г.Н. Смирнов, Г.А. Ситкевич, Е.В. Тарабрин, В.И. Завадский, И.П. Георгиевский, А.Б. Эфрон и В.С. Вилин-ский). Но по-прежнему принимали и соискателей, получивших образование вне факультета (В.И. Базанов, А.А. Башмаков, В.Е. Беланович, И.Д. Гримм, А.Я. Гуревич, И.И. Марков, С.В. Милицын, Г.А. Нанейшвили, С.С. Ольденбург, В.Н. Савинкова, А.Г. Сергеенко).
В 1922-1927 гг. здесь успешно сдали магистерские экзамены по кафедре политэкономии и статистики К.И. Зайцев, С.С. Кон, П.Н. Савицкий, Н.В. Долинский, Н.С. Жекулин, П. А. Остроухов; по кафедре истории русского права М.В. Шахматов, Д.М. Одинец, И.И. Марков, С.Л. Вол-
кобрун; по кафедре международного права Г.Н. Михайловский, М.А. Циммерман; по кафедре римского права Г.И. Вилинский; по кафедре государственного права И. Д. Гримм [14. Л. 4-19] - всего 14 человек. К магистерскому экзамену могли допускаться также и лица, не находящиеся официально в аспирантуре. Например, в Русской академической группе в Чехословакии в вышеназванные годы успешно выдержали магистерские испытания И.О. Панас, С.Г. Пушкарев и В.В. Са-хенев [15. Л. 14]. По прочтении пробных лекций они были удостоены права преподавать в звании приват-доцента и получили соответствующие удостоверения. Удостоверение могло быть выдано также в тех случаях, если экзамены сдавались ранее в России и это могли подтвердить несколько ученых. Так получили удостоверения Г.И. Ширяев и А.В. Соловьев, экзаменовавшиеся ранее соответственно в Харьковском и Варшавском университетах.
Магистерский экзамен по-прежнему должен был сдаваться не менее чем по трем предметам: «одному главному и остальным добавочным, ближайшим по разряду наук к главному, или составляющим к нему необходимое подготовление или дополнение» [11. С. 150]. Требования к знаниям по «добавочным» предметам в российских дореволюционных университетах были очень высоки. П.А. Сорокин вспоминал, что в 1914 г., когда его оставили на юридическом факультете Петербургского университета для приготовления к профессорскому званию, он для подготовки магистерского экзамена получил список литературы из 900 наименований, многие из которых состояли из десятков и сотен томов [16. С. 124].
Сложившиеся ранее представления членов научного сообщества о высоком престиже магистерского экзамена не изменились и в эмиграции. Академик П.Б. Струве, член Правления Союза Русских академических организаций за границей, по поручению специальной комиссии представил доклад «О подготовке специалистов по истории (русской и всеобщей) к магистерскому испытанию по политической экономии» [13. Д. 164. Л. 1-5]. В нем он доказывал, что включение политической экономии в качестве дополнительного предмета в магистерский экзамен по истории имеет глубокие основания, поскольку «теория политэкономии стоит рядом с теорией права, ставшей отраслью обществоведения. Общий методический характер этой науки давно обусловил ее связь с философскими дисциплинами и с исторической наукой. Связь с философскими дисциплинами воплощается в образах и научном творчестве таких мыслителей, как Аристотель, Фома Аквинат, Николай Орезмий, Локк, Юм, Адам Смит и другие... Достаточно сказать, что уже Юм и Курно. едва ли не более чем экономистами, являются один историком, другой философом истории». По его мнению, «историк, претендующий на научную подготовку, должен быть знаком с систематическим построением и расчленением экономической науки, с развитием экономических учений. Для него обязательно поэтому серьезное усвоение содержания общей части систематической политической экономии». Изучение и осмысление того или иного учения в связи с историей их времени должно было составить предмет первого вопроса на экзамене.
Ученый обращал особое внимание на необходимость чтения в оригинале «классических или парадигматически примечательных» авторов. Это делало обязательным знание, по крайней мере, английского, немецкого и французского языков. Для специалистов по древней истории, например, он рекомендовал требовать как минимум изучения «Политики» Аристотеля и экономически существенных мест из «Никомаховой Этики». От специалиста по средневековой истории требовалось знание трудов либо Фомы Аквината, либо Николая Орезмия. Специалисты по новой и новейшей истории должны были продемонстрировать на выбор знакомство с работами «какого-нибудь характерного в том или ином отношении меркантилиста или полумер-кантилиста, или либерального экономиста, или представителя реакции против либерализма (например, Сисмонди), или же, наконец, социалиста». В список авторов, которых «надлежит особливо рекомендовать вниманию аспирантов», П.Б. Струве предлагал включить видных представителей мировой экономической мысли. В этом списке значились имена И.Т. Посошко-ва, Монкретьена, Мэна, Чайльда, Бехера, Барбона, Ме-лона, Кенэ, Джемса, Стюарта, Тюрго, Кондильяка, Риккардо, Мальтуса, Ж.-Б. Сэя, Сисмонди, Бентама, Шторха, Н.С. Мордвинова, Бастиа, Брентана, Оуэна, Сен-Симона (точнее, сен-симонистов), Фурье, Луи Бла-на, Прудона, Маркса, Родбертуса, Лассаля, Генри Джордже и супругов Вебб. Труды многих из них не были переведены на русский язык и их следовало читать на языке оригинала.
Второй вопрос носил историографический характер. Его аспирант выбирал из области экономической истории. Здесь знакомство с основной литературой должно было сочетаться со знанием первоисточников. Ответ на него демонстрировал умение испытуемого применять знание первоисточников к конкретной проблеме. При этом была важна «не столько абсолютно исчерпывающая полнота знакомства с литературой, сколько соприкосновение с первоисточниками и усвоение того, как проблема ставится в литературе и как ее изучение подготовлено и общей подготовкой вопроса и состоянием и изданием первоисточников».
Согласно «Положения о производстве испытаний на степень магистра, степень доктора медицины и звание адъюнкта и о защите магистерских, докторских и адъюнктских диссертаций», утвержденного II съездом академических организаций, по всем предметам, входящим в круг испытаний, под руководством комиссии соискатель разрабатывал программу, которая определяла объем требований и перечень изучаемых вопросов, а также список обязательной литературы [11. С. 150]. Программа по политической экономии, составленная П.Н. Савицким к магистерскому экзамену в августе 1922 г., включала один общий, носящий общетеоретический характер («Систематическое содержания учения о хозяйстве») и три специальных вопроса («Содержание и значение доктрины физиократов»; «Определение хозяйства и его место с социальной жизни»; «Экономиче-ски-географическая классификация таможенно-политических целых мира») [13. Д. 164. Л. 101-152].
В Пражской коллекции ГАРФ имеется интересная переписка между П.Б. Струве и П.Н. Савицким, отно-
сящаяся ко времени, когда последний готовился к сдаче магистерского экзамена. Еще в 1917 г. П.Н. Савицкий по рекомендации своего учителя П.Б. Струве был оставлен при Петроградском политехническом институте для подготовки к профессорскому званию по кафедре истории хозяйственного быта. События революции и Гражданской войны не позволили ему осуществить задуманное. Лишь оказавшись в эмиграции в 1920 г., он вновь возвращается к работе над диссертацией и приступает к подготовке магистерского экзамена. В январе 1922 г. он пишет П.Б. Струве из маленького городка Мокропсы, находящегося в предместьях Праги: «В здешнем уединении стал обстоятельнее обдумывать данную Вами тему для диссертации. И чувствую, что если начать писать ее, как “книгу” - ничего не выйдет. Диссертация будет написана в том случае, если будет написана “главами”, по особому вдохновению на каждую главу» [13. Д. 100. Л. 28]. Безусловно, для эмигранта, живущего в глуши, серьезной проблемой в подготовке магистерского экзамена было отсутствие необходимой литературы. Почти в каждом письме П.Н. Савицкий просит своего научного руководителя прислать или помочь найти ту или иную книгу.
Важное место в их переписке в это время занимает обсуждение содержания самого экзамена и отчета о его подготовке. В феврале 1922 г. П.Н. Савицкий спрашивает: «Интересно знать Ваше мнение: правильно ли в обозрении “лектюры” (литературы. - В.В.) представлять не просто список прочитанных книг, но некоторый “толковый отчет” о всей совокупности экономических занятий? Мне кажется, что это дает экзаменаторам возможно полнее уяснить и характер, и проблемы подготовки и облегчить постановку вопросов. Возможный объем “отчета” 10-20-30 печатных страниц, в этом отчете могла бы. раствориться. программа “специальных изучений”. Не знаю, что предпочесть: совсем ли краткое “оглавление” (вызывающее опасность, что обо всем, что может оказаться “своего” будет очень затруднительно судить по программе) или краткое “изложение”, не легко выполнимое, т.к. в существе это был бы конспект “диссертации”, преодолевающий все трудности письменного изложения. Быть может, подробный отчет в “лектюре” позволил бы ограничиться оглавлениям по пунктам» [13. Д. 100. Л. 31]. Узнав, что П.Б. Струве собирается приехать в Прагу, в апреле 1922 г. он пишет: «С большим нетерпением буду ждать Вашего приезда: у меня накопился целый ряд вопросов из самой “гущи” экономической теории, о которых я могу поговорить только с Вами» [13. Д. 100. Л. 36].
Из писем видно, насколько разносторонней была подготовка к экзамену. В марте 1922 г. П.Н. Савицкий сообщает: «...интересуясь истолкованием экономического состава Евангелий, я просмотрел в январе - феврале десятка два книг об аграрном строе различных провинций Римской империи около времени земной жизни Спасителя; интересуясь вопросами “континента-океана”, просматривал литературу о “внутриконтинен-тальной” азиатской торговле древности и средневековья. Должен ли “отчет о лектюре” заключать сведения о направлении и результатах подобных “изучений”, или не следует рассеивать внимание?» [13. Д. 100. Л. 52]. В другой раз, получив от П.Б. Струве посылку с труда-
ми немецких и английских авторов, он пишет: «.по получении начал штудировать Джевонса. Значки дифференциала не устрашили, понять, в чем дело, оказалось нетрудно . Вчера я сидел всю ночь и к трем часам обнаружил неоговоренные опечатки в формулах, именно в тех, что составили камень преткновения; после этого уравнения с дифференциалами и без них стали “выводиться” и с гривы и с хвоста. Впрочем, запоминать все уравнения я считал бы нецелесообразным. Достаточно ли разобрать их все и запомнить важнейшие?» [13. Д. 100. Л. 34]. Отвечая своему ученику, П.Б. Струве писал: «Из области спорных вопросов или изучений не советую задерживать Вашего внимания, а концентрировать его на самом главном. Впрочем, по существу, Вы уже давно готовы, и весь экзамен будет точно интересным для Ваших собеседников.» [17. Л. 4]. Осенью 1922 г. П.Н. Савицкий сдал магистерский экзамен по политэкономии, проявив, как отмечала комиссия, «известную научную индивидуальность».
По традиции на магистерских испытаниях и диспутах могли присутствовать и задавать вопросы не только члены специально созданной комиссии, но и другие члены академической группы и все желающие. Публичность значительно расширяла круг вопросов и повышала уровень их сложности, позволяла увидеть творческий потенциал докторанта. Защиты были воистину «праздником мысли» и надолго оставались в памяти как самих соискателей, так и присутствующих. В 19241928 гг. в зарубежье было защищено всего 8 магистерских и 1 адъюнктская диссертация. Ученую степень магистра получили А.П. Марков и Г.Д. Гурвич, защитившиеся в Русском академическом союзе в Германии, Г.И. Ширяев, Н.И. Никифоров, Н.Е. Подтягин, М.А. Циммерман, М.В. Шахматов, В.И. Исаев (Русская академическая группа в Чехословакии) и В.В. Энгель-фельдт (Русская академическая группа в Париже) [18.
С. 21-22].
Думается, что небольшое количество защит объясняется несколькими причинами. Во-первых, многие ученые-эмигранты не имели условий для продолжения научной карьеры. Во-вторых, существовало резкое несоответствие русских и иностранных ученых степеней и званий. Так, в 1929 г. М.М. Карпович писал своему другу А.Ф. Изюмову из Кембриджа: «Не знаете ли Вы, не было ли какого-нибудь соглашения в международном масштабе об установлении соответствия между нашими степенями и заграничными? А то получается кричащая несправедливость. Я чувствую, что проделал не меньше, а больше, чем здешние доктора, между тем формально я даже не магистр (здесь степень совершенно презренная). А это имеет значение в смысле продвижения по здешней академической лестнице» [19. Л. 2]. В-третьих, недостаточно определенный политический статус всей русской эмиграции в целом и научной в частности делал ученые степени, полученные в русских эмигрантских вузах, ущербными. Когда, например, Г.В. Вернадский в 1927 г. собирался защитить на Русском юридическом факультете в Праге как докторскую диссертацию одну из своих опубликованных работ, он встретил резкое осуждение отца. В.В. Вернадский писал сыну: «Знаешь ли ты, что докторская степень факультета никогда не будет считаться равноценной с докторской степенью университе-
та, если университеты в России получат автономию?... Вообще меня смущает Пражская университетская русская организация в ее университетской политике... Можно мириться с магистерской факультетской степенью - faute de no-veau (ошибкой молодости. - В.В.), - но зачем вводить докторскую факультетскую. Возможно, что ты будешь играть, если автономия возродится в будущем, роль немножко смешную и зачем ставить себя в такое положение? ...лучше не давай на трепание свое имя» [20. С. 339-340].
Сложившаяся в зарубежье в первой половине 1920-х гг. практика воспроизводства научно-педагогических кадров сохранялась и в последующее десятилетие. Но в связи с закрытием большинства русских вузов в 1930-е гг. она утрачивает свое значение. С укреплением позиций СССР на международной арене и ростом авторитета советской науки эмигрантские научные сообщества перестают восприниматься в мире как единственные представители российской науки. К этому времени большинство ученых-эмигрантов смогло интегрироваться в вузы и научные учреждения стран проживания. Молодое поколение научную карьеру делало уже там. Русские академические группы по-прежнему продолжали существовать в большинстве стран Европы. В некоторых из них даже в условиях Второй мировой войны устраивались публичные диспуты при защите диссертаций. Так, в мае 1941 г. в Праге в Обществе Русских Ученых (измененное название академической группы)
прошла публичная защита магистерской диссертации А.Л. Бема «У истоков творчества Достоевского» [21. Л. 173]. Все же со второй половины 1930-х гг. они утрачивают свое прежнее значение и из академических сообществ превращаются скорее в землячества ученых и культурно-просветительские организации. В США до сих пор, например, существует Русская Академическая группа, выпускающая «Записки» на русском и английском языках. Но ее задачи существенно отличаются от тех, которые перед собой ставили русские академические группы 1920-х гг.
В заключение следует отметить, что ученые-эмигранты в рамках Союза русских академических организаций за границей стремились сохранить и аккумулировать потенциал русского научного зарубежья для последующего возвращения на Родину после ее освобождения от большевиков. На чужбине они пытались сохранить язык, традиции и формы функционирования дореволюционной отечественной науки, в том числе возродить институт профессорских стипендиатов. Но восстановить полноценную систему подготовки профессорско-преподавательских кадров, существовавшую ранее в России, эмигрантам все же не удалось. Специально созданные испытательные комиссии в основном принимали магистерские экзамены, дающие право преподавания в вузах. Интеграция в научный мир стран проживания делала бессмысленным получение русских ученых званий и степеней.
Статья представлена кафедрой отечественной истории исторического факультета Томского государственного университета, поступила в научную редакцию «Исторические науки» 1 ноября 2004 г.
