Спросить
Войти
Н. Л. Пушкарева
ГЕНДЕРНАЯ НЕЙТРАЛЬНОСТЬ ИЛИ РАВНОДУШИЕ? (К итогам экспертизы учебной литературы по истории 1990 — 2000-х гг.)
Включение феминистского и гендерного дискурсов в изыскания наук о прошлом
могло бы сильно повлиять на обновление методологической базы и тематической
направленности исследований, открыть новые перспективы для расширения
исследовательского поля1. Однако при обращении к учебникам истории для вузов,
изданным под грифом Министерства образования РФ и рекомендованным им, гендерная
экспертиза «учебных текстов для самостоятельной работы», «книг для чтения» и другой
учебной литературы дает весьма пессимистичную оценку итогов развития женских и
гендерных исследований в отечественной исторической науке. Такое ощущение, что
признанное за рубежом направление научных изысканий историкам в России вообще
неизвестно, при том, что гендерная экспертиза учебников по истории уже не раз
привлекала внимание исследователей как в столице2, так и в региональных университетах3, и на серьезное отставание в этой области наук о прошлом от социологии, психологии, лингвистики, литературоведения, философии уже не раз указывалось в нашей историографии.
«Тексты по истории не просто отражают историческую реальность, но и создают ее», — размышляет историк из Ивановского государственного университета Т. Б. Рябова, полагая, что написание истории как «истории мужчин» имеет большую и давнюю историографическую традицию. Чему же удивляться в этом контексте: весь большой опыт, накопленный за 25 лет тендерными исследованиями в РФ, остался фактически невостребованным авторами практически всех вышедших в 1990-е — начале 2000-х гг. учебных пособий4.
Особенности воссоздания отечественной истории в современных учебниках по истории трудно не назвать симбиозом марксистско-ленинского социально-экономического детерминизма и традиций государственной школы отечественной историографии5. Поскольку в традициях историописания, сложившихся за три века существования истории как науки, основным является описание государственных институтов и идеологии (Россия — страна идеократическая), постольку Личность, Человек, его интересы и повседневность никогда не были раньше и не стали сейчас частью учебных текстов. Потому-то нет в ней и «женской составляющей», не говоря уже об истории сексуальной культуры6. Лишь в одном из учебных пособий встретилась «главка», посвященная отношениям мужчин и женщин, а также истории сексуальности в
© Пушкарева Н. Л., 2008
России. Но автор написал ее умозрительно, будто и не догадываясь о наличии обширной литературы по заявленной тематике7. Отсутствие женских имен и женкой темы на страницах учебников компенсируется, по мнению ряда исследователей, неким «гендерным кодированием» всей русской истории в целом, одушевлением России с приданием ей «определенных гендерных признаков», а именно «женских телесных и психических свойств»8.
Крайне редки во введениях к учебным текстам какие-либо рассуждения об истоках гендерной асимметрии. Большинство учебников тиражирует старую (бахофенскую) идею о существовании матриархата. Особенно часто это встречается в учебниках по истории культуры — по крайней мере, в связи с анализом изображений первобытных «Венер»9 (хотя в обществах, поддающихся историческому исследованию, не найти даже слабых следов матриархата, он не более чем миф). Неудивительно, что рука об руку с подобным восприятием «разделения властей» между полами в истории идет описание патриархальности без всяких отрицательных коннотаций или намеков. Русская семья оставалась патриархальной, еще долгое время руководствуясь «Домостроем» — старинным сводом житейских правил и наставлений.
Участие археологов и этнографов в написании учебников по истории России для вузов нашло отражение в короткой информации о таком явлении, как патриархат, который представлен почему-то только как «счет родства по отцу», а главной чертой патриархальной семьи обозначено то, что она «основана на частной собственности». Никаких упоминаний о том, что гендерное неравенство было исторически первой формой общественного неравенства, а уж тем более информации о том, как оно возникло и может ли быть преодолено, в учебниках не найти10. Зато упоминаются поли-, эндо-, экзогамия, а также вено (выкуп за невесту)11.
Скудость упомянутых женских имен на страницах учебников — первое, что бросается в глаза при обращении к их текстам.
Догосударственный период в русской истории представлен десятками имен божеств, первооснователей, вождей и разбавлен именем единственной из упоминаемых богинь — Мокоши (Макоши)12 (про Лыбедь, стоявшую у истоков древнерусской государственности наряду с Кием, Щеком и Харивом забыли абсолютно все).
Допетровский период представлен именами великой княгини Ольги (практически во всех учебниках, особенно в связи с описанием ее мести древлянам) и, как говорится, с большим отрывом (примерно в 30 % учебных пособий) — царевны Софьи. При этом даже выдающиеся деяния женщин (скажем, проведение первой в русской истории финансово-административной реформы — именно так стоит понимать установление великой княгиней Ольгой «погостов», мест сбора дани, что должно было происходить с определенной периодичностью, крещение Ольги в Константинополе) оцениваются проходными фразами или не замечаются вовсе. Любопытно, что единственная и наиболее подробная оценка крещения великой княгини Ольги, которому придана большая значимость, имеется в учебнике, написанном В. В. Жириновским13. В учебниках последнего времени чаще стало упоминаться о том, что княгиня Ольга — первая княгиня7 Шаповалов В. Ф. Россиеведение. М., 2001. С. 285—332.
христианка14 (ранее эта тема обходилась авторами15). Зато начисто исчезли имена дочерей Ярослава Мудрого, внучек Владимира Мономаха (ранее они встречались в учебниках как символы династической политики Древнерусского государства16). Имя Улиты Кучковны — супруги великого князя Андрея Боголюбского, участвовавшей в заговоре против мужа и его убийстве, также не упомянуто, хотя сам по себе эпизод оказался вписанным в ткань изложения в одном из учебных пособий17.
Крайне редко встречаются имена — Ефросиньи Ярославны и Анны Романовой-Галицкой (XII в.)18, Кончаки (Агафьи)19, Евдокии Дмитриевны (жены Дмитрия Донского). Учащиеся никогда не узнают из учебников о том вкладе, который был сделан женщинами в историю летописания (Мария Ростовская), медицины (Добродея-Зоя), воспитания учености и книжности (Евфросинья Полоцкая, Ксения Тверская), привлечения лучших художников и архитекторов на московские земли (Софья Палеолог). В единственной книге есть упоминание о подвиге Авдотьи-Рязаночки20 (фольклорного персонажа), однако ж имя Евпатия Коловрата встречается в куда большем числе пособий.
Обратный (положительный) пример являют учебники М. Н. Зуева, В. В. Жириновского и Е. Спицина, в которых всякий раз, когда династический брак давал политическому деятелю XIII—XV вв. выигрышные шансы, женщины оказываются подробно поименованными (Марфа Борецкая, Елена Стефановна Волошанка, Софья Фоминишна Палеолог и т. д.)21. При полном равнодушии создателей учебных текстов к истории Марфы Борецкой и отсутствии каких-либо упоминаний о создании ею антимосковского заговора в Новгороде в конце XV в. читателю довольно трудно понять, кем же была Марфа Посадница? Почему она стала героиней былинного эпоса и художественных произведений?22 (И это при том, что некоторые историки прошлого, в том числе А. И. Герцен, называвший ее «величавой республиканкой», считали личный вклад этой женщины в русскую историю конца XV в. весьма заметным.)
В одном из учебников — при отсутствии какой-либо информации о Софье Палеолог и ее вкладе в русскую культуру (строительство соборов московского Кремля) — встретилось имя дочери Ивана III — Елены и отмечен ее вклад в дело сдерживания русско-польской войны в первые годы XVI в.23 Ни в одном другом учебном пособии о
Елене Ивановне — королеве польской, княжне литовской, дочери русского царя — ни слова.
Странно, что при изложении политической истории XVI—XVII вв. число упоминаемых женских имен не возрастает, а падает. В большинстве же анализируемых учебных пособий древнерусские женщины упоминаются безымянно, как чьи-то жены (реже — матери, сестры). Даже история междоусобных войн, предшествовавших складыванию единого Русского государства, удивительным образом обходится без упоминаний о том, что женщины могли быть провокаторшами тех или иных межкняжеских конфликтов (как то случилось в XV в. в семье великого князя Василия Дмитриевича) и сами же затем от них страдали. Обучившиеся русской истории по современным учебникам не поймут содержания картин известных художников прошлого — А. П. Лосенко «Владимир и Рогнеда»24, В. И. Сурикова «Боярыня Морозова», поскольку имена этих женщин практически отсутствуют в современных учебных текстах и хрестоматиях25. Чуть больше повезло Марине Мнишек — и то, полагаю, по причине связанности ее имени (хотя она и была не русской женщиной, но женщиной, связавшей свою судьбу с несколькими русскими авантюристами) с гениальным произведением А. С. Пушкина, которое если не проходят в школе, то точно знают благодаря фильму.
Даже имена русских женщин, формально стоявших у власти (в годы, когда Василий II Васильевич или Иван IV Васильевич, будущий Грозный, были маленькими), — великая княгиня Софья Витовтовна, великая княгиня Елена Васильевна Глинская — оказываются за пределами текстов учебной литературы26. В лучшем случае — глухое упоминание27, в худшем — появление вместо поименованных героинь прошлого безымянных «жен» и «дочерей»: «.. .Растет международный авторитет московских князей (Василий I был женат, к примеру, на дочери великого литовского князя Витовта).»28. Как звали ту дочь? Действительно ли не стоит поминать ее имя? На эти вопросы ответов нет.
В ряде учебников и о жене правнука вышеупомянутой Софьи Витовтовны Василия III, Елене Глинской, сказано лишь, что она была «княгиня-вдова», которая «продолжила дело мужа» («осмотрительного, но настойчивого Василия III»), но никаких личных характеристик ее правлению в учебнике дадено не было29. Вообще личных характеристик женщины-правительницы (правившие в ранние века, до «эпохи русского матриархата», XVIII в.) не удостаиваются, хорошо, если те или иные мероприятия того времени (скажем, губная или денежная реформа во времена регентства Глинской) связываются с их именем — чаще же в окружении правительницы непременно находят мужчин (в случае с Глинской иногда упоминают ее дядю М. Л. Глинского30, иногда — фаворита — И. Телепня-Оболенского), которым и приписывают государственную мудрость и прозорливость. Краткая и емкая характеристика великой княгини и царицы Елены Васильевны есть в учебнике В. В. Керова — одна из самых удачных31.
Исключение составляет учебник по русской истории, написанный В. В. Жириновским и его соавтором, в котором женские имена оказываются неотъемлемой частью русской политической истории и допетровского времени, в особенности XVIII в. В ряде случаев их политическому участию даны высокие оценки и лестные характеристики (Софья Фоминишна Палеолог, Елена Васильевна Глинская)32. Подробная характеристика времени правления Глинской дана и в учебнике А. П. Деревянко (перечислены: денежная реформа, введение единой системы мер и весов, строительные мероприятия, в том числе строительство Китай-города, ограничение феодальных иммунитетов и проч.33).
В редких случаях — когда «женская тема» все-таки оказывается затронутой в учебниках — авторам приходится как-то выкручиваться в связи с переизбытком жен у некоторых русских правителей. Знаменитый Иван Грозный был женат 7 раз; факт, сам по себе симптоматичный для личности этого правителя, упомянут лишь в одном учебнике34, причем приведены имена первой (Анастасия Романовна Захарьина-Юрьева) и последней (Мария Нагая35). В одном из учебников неожиданно всплыло имя еще одной жены грозного правителя — Марии Темрюковны, однако лишь в связи с описанием высокохудожественного блюда, ей принадлежавшего, а о том, что она была женой царя, в книжке не сказано36. Несмотря на то что отчество первой жены Грозного, «юницы» Анастасии, номинировало всю русскую царскую династию (Федор Михайлович Романов, первый русский царь, был избран именно потому, что был связан с первой женой Ивана Грозного), в учебниках об этом сказано весьма неопределенно («это был род Романовых
— родственники первой жены Ивана Грозного царицы Анастасии...»37). Иногда случайное упоминание («в 1560 г. скончалась царица Анастасия.») даже не позволяет читателю понять, чьей же женой она была и когда, откуда взялась38.
Типичный пример изложения факта русской истории в современном учебнике: «Младшему сыну Ивана Грозного — Дмитрию было лишь 2 года, он вместе с матерью жил в Угличе, отданном ему в удел»39. В приведенном отрывке двухлетний мальчик выступает в качестве действующего субъекта, а его мать — ее как раз и звали Мария Нагая — анонимным дополнением к нему. Между тем любому интересующемуся историей русского Смутного времени известно, что роль Марии Нагой в ту треть века была и заметна, и необычна, она была втянута в водоворот массы трагических событий, пыталась самосохраниться, и ей это удалось благодаря хитрости и изворотливости. Не менее яркой женской личностью того времени была и невеста, а затем жена Лжедмитрия I
— Марина Мнишек. Ее имя известно российским школьникам, по крайней мере, благодаря знаменитым пушкинским строкам, видно, поэтому в учебники попадают характеристики ее внешности («прекрасная полячка») и утверждение о ее политическом
авантюризме40. Но в учебниках русской истории упоминание ее имени редко и формально, как и имя матери первого русского царя из рода Романовых — Ксении Ивановны (урожд. Шестовой, в постриге Марфы Ивановны), той, что жила с 16-летним сыном в Костроме и благословила его на царство, сумела поставить за короткий срок своих родственников на ключевые посты в государстве (зато о Филарете — отце Михаила — во всех учебниках материала предостаточно)41.
XVII в. — если судить по текстам анализируемых учебников — был в русской истории практически незнаком с именами выдающихся женщин. Студенту не узнать о боярыне Ф. П. Морозовой и поэтому не понять содержания картины В. И. Сурикова. Даже в одном из самых продвинутых учебных пособий, включившем немало женских имен, в том числе и царевны Софьи, написанном В. В. Керовым, лексема «женщина» впервые встречается именно в связи с ее правлением и вот в каком контексте: «Патриархальному сознанию людей противоречил факт нахождения женщины во главе государства»42 (как будто в русской истории не было до Софьи ни одной правительницы земли, княжества, государства), но одно дело патриархатное сознание, а другое — точка зрения исследователя. Можно лишь выразить сожаление в том, что в учебниках не упоминается об инициативах царевны Софьи, связанных с созданием первого высшего учебного заведения (Славяно-греко-латинская академия), строительством в столице, внешнеполитическими инициативами и т. д. Чаще всего о Софье говорится в связи с именем ее брата, при малолетстве которого она была регентшей43, а также (реже) о том, что она обладала «сильной волей и энергией»44.
Современные учебники продолжают стародавнюю «традицию» изображения женских правлений как периодов правлений фаворитов (при Софье — В. В. Голицына, при Анне Иоанновне — И. Э. Бирона; и т. п.) В редком учебном тексте можно встретить имя матери главного русского царя-реформатора — Натальи Кирилловны Нарышкиной. Чаще говорится о ее роде, а о ней самой — лишь то, что она была молодой женой Алексея Михайловича и матерью царевича45.
«Золотой век истории частной жизни» — «столетье безумно и мудро», XVIII в., в некоторых вариантах учебной литературы удостоилось отдельной книги46. О том, что XVIII в. сменяет в истории России эпоху «теремного затворничества» женщин на время, выдвинувшее на авансцену истории не только правительниц, но и женщин «образованных, следующих европейским нормам жизни» (причем приведены имена Е. Р. Дашковой как первого президента Российской академии наук и двух ярких представительниц образованной элиты... почему-то XIX в.: писательницы Е. Ростопчиной и хозяйки салона, жены будущего декабриста М. Волконской), говорится только в одной книге — по истории культуры Европы и России47.
Но крайне редко упоминая женские имена — и лишь в связи с изменениями в политической истории (ведь XVIII в. был эпохой «женских правлений» в России — более 70 лет страной правили, сменяя друг друга, императрицы), авторы пособий успевают «припечатать» даже положительные особенности их административной деятельности как «женские» (чтобы противопоставить чему-то «мужскому» — оно-то считается социально-престижным): «Началась своеобразная эпоха женщин-императриц.»48; «Особенностью
XVIII века для России было женское правление, при этом процветали фаворитизм, растрачивались богатства страны», приход к власти Екатерины II был «настоящей "дамской" революцией по причине ее бескровности».49 Ни один из авторов учебных пособий не сказал доброго слова о супруге Петра I, которой довелось 2 года править, вдовствуя, зато о том, что она была безграмотной литовской крестьянкой, вознесенной на вершину власти в державе, не отказал себе в удовольствии отметить ни один из историков.
С удивительным единодушием авторы учебников клеймили и клеймят XVIII в. как эпоху, когда «корона доставалась то женщинам, то детям, которые управляли с помощью интриг и подкупов», не «имея никакой программы действий»50. Только о женщине-правительнице можно написать, что «место мужа при ней занял фаворит»51 имярек — о мужчинах, их любовницах и протеже пишут иным языком, и никакого «места жены» при них никто, видать, не занимал. О «личной мудрости» женщин-правительниц России XVIII в. решился сказать лишь один из авторов вузовских учебников52.
Женская повседневность крайне редко интересует их, да и то лишь в контексте перемен в ней во времена Петра I, скажем, в связи с историей ассамблей («конечно, в первые годы была скованность, особенно среди женщин, лишь в недавнем прошлом начисто лишенных такого рода общения»53). Императрицы (в отличие от правителей-мужчин) представляются сквозь призму своих странных увлечений: Анна Иоанновна — как любительница «грубых забав»54, ее племянница Анна Леопольдовна («недалекая, флегматичная, хотя и миловидная девушка») — как безвольная игрушка в руках ее супруга, родившая ему за короткий срок четверых детей и умершая в 28 лет, Елизавета Петровна — как «веселая и любвеобильная»55, любительница нарядов и танцев, привыкшая засыпать лишь под утро под щекотание ей пяток. Для ссылок на авторитеты чаще всего используется В. О. Ключевский.
О жизни представительниц иных социальных слоев читатели учебника никогда не узнают: к примеру, о том, использовался ли уже в XVIII столетии женский труд на мануфактурах, основанных на вольнонаемном труде или все еще нет и там трудились только души «мужескаго полу». При этом самим мануфактурам и их истории и развитию уделено немало внимания.
Излишне говорить, что в описании истории развития культуры России XVIII в. женские имена (первых писательниц, поэтесс, авторов первых автобиографий и мемуаров, актрис56, художниц) начисто отсутствуют, кроме, может быть, единственной — П. И. Ковалевой-Жемчуговой57. Единственный факт из женской истории — начало женского образования в 1764 г. — упомянут в ряде учебников в связи с И. И. Бецким и его программой создания «новой породы людей»58.
Женщины вообще чаще всего упомянуты в несамостоятельном качестве дочерей, которых выдавали замуж и тем самым решали политические задачи, или объектов мужских страстей («довершило дело раннее, но сильное увлечение Петра II своей теткой — 17-летней рыжеволосой красавицей Елизаветой Петровной»59).
Нетипично высокой характеристикой хитрости и ума императрица Анна Иоанновна удостаивается в учебнике под редакцией Л. В. Милова («умная по природе, но не получившая никакого, в сущности, образования.»60), но и в нем не обошлось без цитирования слов В. О. Ключевского о ее злобном нраве, жажде запоздалых удовольствий и положении «тени при своем фаворите» — Э. И. Бироне. Обычная характеристика этой русской правительницы — баба страшная, жестокая и бездарная, допустившая засилье иностранцев при русском дворе. Похоже, все авторы единодушно терпеть ее не могут и даже Иван Грозный вызывает большую симпатию, чем эта толстуха с ее причудами и шутихами. Высокая оценка отмены Анной Иоанновной петровского Указа о единонаследии61 нетипична для учебной литературы и отражает новейшую тенденцию. «Высокая и тучная, с лицом более похожим на мужское, черствая от рождения. малообразованная. она привезла в 37 лет озлобленный ум и убогий жизненный кругозор»62, «не отличалась ни красотой, ни умом, ни образованностью.» — почему-то при разговоре о мужчинах-правителях вопрос о красоте не поднимается авторами никогда63. Ни один из учебников не упоминает о том, что вместе с «засильем иностранцев» в Петербург была завезена итальянская опера, что фейерверки, парады и празднества приводили в восторг всех наблюдателей и Р. Э. Распэ не случайно сделал Мюнхгаузена современником чудес, случавшихся в Петербурге в то время.
Вместо того чтобы подчеркнуть гуманизм правления другой русской правительницы — Елизаветы Петровны (раньше других монархов Европы отменившей в 1744 г. смертную казнь, а в 1753 г. «таможенные и мелочные сборы», что дало сильнейший толчок становлению общероссийского рынка, и распорядившейся в 1755 г. об основании Московского университета64), авторы учебников для современных студентов указывают, что некоторые ученые считают правление Елизаветы не больше не меньше как эпохой. контрреформ65. Один написал, что она «была неспособна к систематическим занятиям государственными делами»66, другой увидел ее «несостоятельность как государственного деятеля» (тем более странное утверждение, поскольку двумя страницами ранее они же утверждали, что эту императрицу «судьба подвигла на многие славные дела»67).
Больше всего внимания (и это понятно) из всех женских личностей русской истории уделено «матушке-императрице» Екатерине II. Но лишь в одном учебнике, руководителем авторского коллектива которого является женщина-исследователь Л. И. Семенникова, Екатерининская эпоха описана как эпоха блистательных успехов Российской державы, а сама Екатерина названа «завершительницей широкомасштабных реформ XVIII в.»68. Много страниц посвящено истории успехов управленческой деятельности Екатерины II и в учебнике А. Н. Сахарова69. В остальных учебных текстах ее успехи как правительницы
оцениваются, как правило, неоднозначно и подводятся к идее о том, что «ее преобразования тормозили развитие прогрессивных буржуазных отношений»70. «Она предпринимала некоторые шаги, направленные на дальнейшую европеизацию и гуманизацию русской жизни, однако в условиях углублявшейся диктатуры дворянства. они выглядели достаточно двусмысленно»71, «зачастую была неразборчива в средствах»72. Лишь в новейших учебниках стал подчеркиваться личный вклад императрицы в реализацию новшеств — например, банковской системы, общей веротерпимости, в совершенствование общей системы управления и формирование нового внешнеполитического курса России и проч.73 Однако авторы считают нужным особо подчеркнуть, что более 70 лет «женских правлений» на протяжении XVIII в. привели к укреплению самодержавных тенденций через систему все более крепнущих «императорских советов» при правителе. Венцом развития этой системы при Екатерине II явилась апробация системы либеральной риторики при усилении позиций самодержца (что и дало основание одному из авторов назвать Екатерину II «государственным мечтателем» — именно так, в мужском роде74).
Типическим подходом в реконструкции исторического прошлого остается упоминание женщин лишь как матерей, жен, дочерей, сестер, любовниц «великих мужчин». Женщины из рода Долгоруких (XVIII в.) — по замыслу авторов учебников — должны остаться в памяти потомков отнюдь не по той причине, которую имел в виду Н. А. Некрасов, восхищенно вписавший в поэму «Русские женщины» «. но мир Долгорукой еще не забыл» (он подразумевал ее нравственный подвиг, предвосхитивший поступок жен декабристов), а по той, что все эти барышни (например, Екатерина Долгорукая75) окружали именитых и статусных мужчин из слоя власть предержащих.
При этом, как остроумно заметил Д. Ю. Бородин, «слово "мужчина" встречается реже, чем слово "женщина"», на страницах учебников действуют даже не люди с мужскими свойствами, а все больше «правители, полководцы, государственные деятели, революционеры и рабочие»76. Авторы учебников дают традиционную стереотипную характеристику правителей: идеальным правителем выступает некто полновластный, решительный, физически здоровый, держащий в узде сильных и не обижающий слабых. Под такую характеристику подпадает, например, Владимир Мономах. Напротив, готовый разделить полноту власти, нездоровый или слабый физически выступает как плохой правитель, нуждающийся в опеке (как женщина). Про Петра III в одном из учебников сказано: «.в нашей истории известен больше как неудачливый муж Екатерины II»77. В оценке важнейшего периода российской истории — второй половины XVIII в. (именно тогда страна не проиграла ни одной войны и резко расширила свои пределы, несмотря на серьезные внутренние социальные потрясения) многие авторы проявляют не только сексизм, но и эйджизм: нехотя соглашаясь сказать доброе слово в адрес начала правления Екатерины; в оценке последних лет ее царствования историки усматривают «беспорядок в делах управления и чиновничий произвол, которые уже не могла контролировать стареющая императрица»78.
В новейшем учебнике по истории России А. Н. Сахарова впервые (несмотря на традиционность внимания советской историографии к «рабочему вопросу») упомянуты изменения в российском законодательстве 1741 г., урегулировавшие порядок работ на
промышленных предприятиях России, в том числе узаконившие право женщин на вознаграждение наравне с мужчинами79. Вообще, в единственном учебнике сказано о двойной дискриминации в оплате труда на фабриках и предприятиях XIX в. — в учебнике под редакцией М. В. Зотовой80. В нем же говорится о 1885 г. как времени принятия первого закона, запрещающего в России женский и подростковый труд в ночное время.
XIX в. в российской истории был отмечен, как известно, Указом 1796 г. императора Павла I, запретившим женщинам наследовать трон. Об этом в учебниках ни слова, как и об именах дочерей самого Павла и других русских правителей после него. В одном из учебников встретилось упоминание об императрице Марии Федоровне — супруге Павла I, создавшей ряд благотворительных и воспитательных учреждений (причем материал в учебнике подан так, что студенту невозможно догадаться о ее личной инициативе по созданию этих учреждений, в нем — лишь слабое упоминание о том, что IV Отделение Его Императорского Величества канцелярии, управлявшее благотворительными учреждениями, получило ее имя81).
То же молчание сохраняют тексты учебников и касательно самых прогрессивных для своего времени и либеральных по духу программных документов (вроде «Русской Правды» П. И. Пестеля или Конституции Н. М. Муравьева). В них нет ни слова об уравнении прав мужчин и женщин, а в уставах декабристских обществ было прямо записано: «Женский пол на собрания не допускается»). Женских имен в описании бурных событий XIX столетия мало. Однажды упомянута Василиса Кожина (смоленская старостиха, сформировавшая партизанский отряд, успешно воевавший с наполеоновскими войсками)82, однажды — З. А. Волконская83.
Андроцентризм первых политических объединений — скажем, первых декабристских организаций — нигде и никем не подчеркнут, как и решение будущих декабристов не принимать женщин в состав своих кружков. Подвиг декабристок в учебном пособии под редакцией Л. В. Милова, целиком посвященном XVIII—XIX вв., упомянут в связи с «давним обычаем, согласно которому женщина разделяла судьбу мужа»84. Впрочем, это учебное пособие — едва ли не единственное, в котором упомянуты салоны 1830-х гг., «в которых женщины выступали хранительницами духовных и этических традиций (правда, названо имя одной только А. П. Елагиной. — Н. П.), свободомыслия и терпимости к инакомыслию»85.
Ничего не сказав о возникновении «женского вопроса» в литературе, публицистике, общественной мысли 1850—1860-х гг., о первых женских объединениях и началах женского движения в России, создатели новых учебных курсов по истории не считают достойным упоминания и возникновение службы полевой медицинской помощи (одновременно в России и в Англии) в годы Крымской войн
